Полный безысходного отчаяния вопль прокатился по лесу, и монстр сгинул в чаще.

Едва оправившись от потрясения, путешественники переключились на незнакомого лучника. На него нацелились четыре острых клинка и два посоха, шесть пар ног приготовились к прыжку.

— Какого черта ты делаешь ночью в лесу? — потребовал ответа Нибулус. — Говори, пока не истек кровью!

— Ну и ну, — примирительным тоном заговорил незнакомец, — разве таких слов я ждал от сына главного военачальника Артибулуса Винтуса? — В низком, звучащем с легким акцентом (почти как у Болдха) голосе чувствовались достоинство и властность.

— Кто ты? — Болдх повторил вопрос пеладана, наступая на чужака с пламенником наперевес. — Откуда ты столько о нас знаешь? Значит, это ты тогда в кустах шпионил... ты сказал, что море замерзнет?

— Убери меч, пендониец, — спокойным, чуть ли не скучающим тоном ответил незнакомец. — Я вам не враг — и расправа над тем зверем тому свидетельство. Отвечу на твой вопрос: да, это меня вы слышали в то утро, только я за вами не шпионил.

— Тогда как это назвать? — напирал Нибулус. — Ты не вышел и не ответил на мой вызов. Мы выполняем важную миссию и шутки шутить не намерены!

— О, ради Нокка, — вздохнул чужак, — знал бы я, что вы распустите нюни, как детишки, оставил бы вас самих разбираться с этой зверюгой. Да только пожалел вас; сам был когда-то таким же зеленым юнцом.

— Зеленым юнцом!..

— Все в порядке, Нибулус, — произнес сбоку нетвердый голос. — Незнакомец не причинит нам вреда. Я прочел его душу.

Нибулус запнулся и посмотрел на Эппу. Полусонный старик даже сейчас зябко кутался в покрывало от ночного холода.

— Серьезно? — спросил пеладан. — Ты умеешь читать души?

— Умею, и только что это сделал, — отозвался старый жрец, — и Финвольд тоже умеет.

Молодой жрец кивнул и принялся разжигать заготовленный хворост.

— Что ж, может, стоит помочь Финвольду с костром, чтобы получше разглядеть нашего друга. Дадим ему возможность представиться.

Вскоре путники уже сидели вокруг ярко пылающего костра и с радостью жались поближе к золотистому огню, прогнавшему на время ночные страхи. Лишь Паулус так и остался стоять поодаль, настороже, беспокойно вглядываясь в ночные тени.

В свете костра незнакомец выглядел лет на пятьдесят. Обветренная кожа грубоватого небритого лица являла нечитаемую карту прожитой жизни: дубленая, как шкура огра. Лишь морщинки вокруг глаз несли отпечаток всех печалей и горестей мира и многое могли поведать об этом человеке: хотя сами глаза — холодные, с прищуром — и не выдавали секретов.

Высокий лоб говорил о незаурядном уме, к тому же незнакомец вполне свободно изъяснялся на нескольких языках, включая эскельский, и имел представление о других наречиях.