Снова тишина. И снова голос:

– Знаете, Павел Сергеевич… Слишком многое нас связывает. Поздно мне уходить.

– Я рад, что ты так думаешь…

– Тут это… К вам Настя просится.

Лагерь Правды здорово ломает людей. Особенно, если эта правда – лживая. Как та молитва.

Но эти глаза… Это лицо, волосы, руки…

Вот настоящая правда. И бесполезно что-то говорить, что-то доказывать, кричать и размахивать для убедительности кулаками. Все уже доказано.

Потому нет надобности идти в казенно-тоскливую, душную, полную безнадежности и тоски Комнату правды.

Сидели на жухлой, выжженной солнцем траве. Все же, это лучше, чем там, внутри бетонного склепа. Она рядом – и это отодвигает далеко-далеко всю мерзость, в которую погрузилась измученная душа. Ее взгляд разгоняет мрак, и не хочется думать ни о чем. Лишь чувствовать что-то неуловимо светлое.

Бывает же такое… Трудно поверить.

– Ты хотела видеть меня… – тихо произнес Павел.

Настя кивнула, глядя в сторону леса. Сначала она казалась измученной, напуганной, уставшей. Но теперь это прошло. Спокойствие – вот, что было в ее взгляде. Удивительное спокойствие, которое передалось и Павлу. Оно разливалось по телу, и не хотелось ничего – только вот так сидеть бесконечно, глядя только на нее.

– Я пришла… Я хочу попросить…

– Да, конечно… Проси, о чем хочешь…

– Но вы… Ты, наверное, не выполнишь мою просьбу…

Павел внимательно глянул в эти глаза. В голове удивительная ясность. Покой.

– Если ты хочешь, чтобы я отпустил тебя, – произнес Павел. – То… Ты свободна.

Если бы она знала, чего стоят эти слова! Да к черту все, все сразу! Если и держать здесь кого-то, не выпуская ни под каким предлогом – то только ее! Ее одну!

Но и в потере есть свой смысл. Особый, высокий. И боль от такой потери – слаще любой молитвы, любой жертвы, которые подарят еще несколько дней жизни…