Ричмонд крестил меня. Через три дня после кончины матери, в ричмондском доме мистера и миссис Ричард, не поинтересовавшись моими собственными убеждениями, меня обратили в протестантскую веру. В тот самый день до меня дошли разговоры о смерти моего отца в Балтиморе.

По давней традиции вечером после Рождества театры принимают самое большое количество зрителей. Через восемнадцать дней после смерти моей матери, 26 декабря 1811 года, Ричмондский театр сгорел дотла в пожаре, причину которого так и не удалось установить. В тот момент шестьсот душ наблюдали за исполнением пьесы «Окровавленная монахиня» труппой Плэсида и Грина. Семьдесят три человека погибло, включая губернатора Вирджинии. Сцена, видевшая величайший триумф моей матери, превратилась в пепел.

Ричмонд надел на меня штаны. Я говорю о том обряде перехода от детства к ранней юности, когда мальчик считается достаточно повзрослевшим, чтобы сменить детское платьице на достойные брюки. В неумолимом потоке моих беспомощных детских лет Алланы, мои приемные родители, заставляли меня ходить с ними на службы в Монументальную церковь. По какому-то извращенному капризу судьбы эта церковь была воздвигнута на том самом месте, где до того находился сгоревший Ричмондский театр. Там, где когда-то подмостки посвящались богам драмы, теперь стоял алтарь. Там, где яркие лампы некогда служили рампой, теперь, словно часовые, выстроились покрытые бороздами канделябры. О, святой читатель! Я заклинаю вас представить себе яркий контур моих мыслей в 1815 году, мыслей чувствительного шестилетнего мальчика, сидящего на скамье № 80 Монументальной церкви и осознающего, что на этом самом месте, смежном по расположению, но отдаленном во времени, его мать танцевала на сцене, распевая знаменитую песенку «Никто не женится на мне» незадолго до своей трагической кончины.

Точное факсимиле уличного справочника Ричмонда можно составить, изучив суровые испытания, которыми была наполнена моя жизнь. В одиннадцать лет я ходил в школу, расположенную над магазином доктора Лероя на пересечении Пятой улицы и Брод-стрит, где познавал Овидия, Цицерона и Ксенофонта. В тринадцать я играл в крокет и хоккей с мячом в канавах Четырнадцатой улицы и Тобакко-али. После ссоры с приемным отцом я недолгое время квартировал у его делового партнера Чарльза Эллиса, в доме этого джентльмена на засаженной липами площади, что на южной стороне Франклин-стрит между Первой и Второй улицами.

Ричмонд по-прежнему не отпускает меня, он впился в меня, как пиявка, которая ни за что не оставит свою жертву. Я жил в других местах — в Балтиморе, в Вест-Пойнте, в Южной Каролине, даже в Лондоне, — и все же в Ричмонд стремится моя кровь, увлекая меня за собой, словно животным магнетизмом Месмера.