Это был игрок в шахматы. Автомат Мельцеля.

Слепые глаза турка молча взирали на меня. На верхней крышке ящика, на игровой доске несколько шах матных фигур застыли перед скрестившим ноги турком. Подойдя ближе, я увидел, что фигуры расставлены в положении эндшпиля.

Неожиданным угловатым движением левая рука Автомата двинулась и переместила черную ладью к слону.

Я ответил тем же, взял единственного белого слона и поставил на клетку, с которой он угрожал королю Автомата.

— Echec, — объявил я.

— Ты был неправ, Эдгар По, — раздался приглушенный голос из чрева турка. — Внутри Шахматиста Мельцеля никого нет.

Я остался непреклонен:

— Здравой дедукцией я доказал, что ящик предназначен для того, чтобы в нем находился человек, который управляет Автоматом.

— О да, это так. Но шахматист внутри ящика — не человек… Ибо я перестал быть человеком.

Из ящика донесся механический звук, его правая дверца слегка приоткрылась. Из-за нее показалась рука и поманила меня.

В отблесках пламени свечи я воззрился на руку невидимого шахматиста. Рука была деформирована: три пальца отсутствовали полностью, оставшиеся большой и указательный были покрыты рубцами, изломаны и изогнуты так, что больше напоминали когти, нежели человеческую плоть.

— Когда-то я был хорошим шахматистом, — промолвил грубый голос из ящика. Голос невидимого оратора казался таким же искалеченным и звероподобным, как и его плоть. — Мой отец, потомок уважаемого мерилендского рода, хотел, чтобы я стал адвокатом. Если бы я послушался его желаний, а не своих, я бы никогда не оказался здесь.

За приоткрытой дверцей в тени я смутно различил очертания человеческого лица. Человеческого ли? Лицо казалось странно выгнутым, как будто от него была откушена часть, а оставшееся исказилось до неузнаваемости. Тусклое пламя свечей призрачно озаряло яркий рубец рядом с единственным бледным глазом и жутким провалом на месте ноздрей…

— Эта церковь построена на развалинах Ричмондского театра, — произнес голос внутри шахматиста Мельцеля. — Я был здесь в ту страшную ночь, Эдгар По. В первом акте мелодрамы «Окровавленная монахиня» в декорациях дома разбойника Батиста сцену освещал канделябр. В кульминации второго действия мальчик — помощник суфлера должен был поднять канделябр над сценой, над декорациями, в безопасное место.