— Я расскажу только часть своей истории, потому что это важно. Я была во время войны в Ираке, и я была в Афганистане, и участвовала в том, что называется допросом «с пристрастием».

Для Люка её спокойствие — никаких «ээ», «в общем», «короче» и тому подобного, — было удивительно. Это, наряду со скорбью, заставило его почувствовать смущение. Она звучала гораздо образованней, чем во время их перешёптываний рядом с ледогенератором. Потому что прикидывалась дурочкой? Может быть, а может — скорее всего — он увидел женщину в коричневой форме экономки и решил, что она недалёкого ума.

«Другими словами — не такая, как я», — подумал Люк, и понял, что «смущение» не совсем точно описывает его чувства. Правильным словом было: «стыд».

— Я видела пытки водой, я видела мужчин — и пару женщин тоже — стоящих в тазах с электродами на пальцах или засунутых в ректальное отверстие. Я видела, как плоскогубцами вырывали ногти на ногах. Я видела человека, которому прострелили коленную чашечку, когда он плюнул в лицо дознавателя. Сначала это шокировало меня, но потом перестало. Иногда, когда это были люди, которые навешивали на наших парней самодельные взрывные устройства или посылали террористов-смертников на переполненные рынки, — я была рада. Но в основном была… как же это слово…

— Равнодушной, — сказал Тим.

— Равнодушной, — сказала Морин.

— Господи, она будто услышала тебя, — сказал помощник Баркетт.

— Тише цыц, — сказала Венди, и что-то в этом слове заставило Люка вздрогнуть. Будто кто-то только что говорил его до неё. Он снова сосредоточился на видео.

— … никогда не принимала участие после первых двух или трёх раз, потому что мне дали другую работу. Когда они говорили, я была добрым солдатом, который приносил им попить или вытаскивал из кармана что-нибудь съестное, вроде «Квест Бар» или «Орео». Я говорила им, что все дознаватели ушли передохнуть или на обед, и микрофоны выключены. Я говорила, что мне их жаль и что я хочу помочь. Я говорила, что если они не заговорят, то будут убиты, хотя это и против правил. Я не упоминала Женевскую конвенцию, потому что большинство из них не слышали о ней. Я говорила, что если они не заговорят, то их семьи будут убиты, и мне правда этого не хочется. Обычно это не срабатывало — они сомневались, — но иногда, когда дознаватели возвращались, заключённые говорили им то, что те хотели услышать, потому что верили мне, либо хотели верить. Иногда они что-то рассказывали мне, потому что были растеряны… дезориентированы… и потому что доверяли мне. Бог свидетель, я умела взывать к доверию.