– Твой дружок? Может, мне заставить его броситься с лестницы?

Алекс молчала. Он велел ей молчать, и она просто хотела его порадовать, но ее разум брыкался у нее в черепе. Сегодня ночью все они умрут.

– Иди сюда, – сказал Блейк. Сэндоу охотно, пружинистой походкой зашагал вперед. Блейк указал головой на Алекс. – Я хочу, чтобы ты оказал мне услугу.

– Все, что угодно, – сказал Сэндоу, как будто приглашая заглядывать к себе нового многообещающего студента.

Блейк протянул ему нож.

– Пырни ее. Пырни ее в сердце.

– С удовольствием, – Сэндоу взял нож и оседлал Алекс.

В открытую входную дверь ворвался порыв холодного ветра.

Алекс почувствовала его на своем разгоряченном лице. Она не могла говорить, не могла драться, не могла сбежать. За спиной Сэндоу виднелся верх открытой двери и кирпичная тропинка. Алекс помнила, как Дарлингтон впервые привел ее сюда. Помнила свист Дарлингтона. Она помнила шакалов, духовных гончих, обязанных служить делегатам «Леты».

Мы пастыри.

Ладонь Алекс лежала на половицах. Она ощущала прикосновение прохладного полированного дерева. «Пожалуйста, – безмолвно умоляла она дом. – Я дочь «Леты», и у двери волк».

Сэндоу занес нож высоко над головой. Алекс открыла рот – она не говорила, нет, она не разговаривала – и отчаянно, безнадежно свистнула. Пошли мне моих гончих.

Во входную дверь грызущейся, оскалившейся стаей ворвались шакалы. Они взбежали вверх по ступеням, цокая когтями и скользя лапами. Слишком поздно.

– Давай же, – сказал Блейк.

Сэндоу опустил нож. Что-то врезалось в него, сшибло его с Алекс. Коридор внезапно наполнился шакалами, топчущими ее рычащим полчищем. Один из них врезался в Блейка. Вес их тел вышиб воздух из легких Алекс, и она вскрикнула, когда их лапы задели ее сломанные кости.