– Он познал бы магию, – уже догадался я, – но остался таким, как есть. Глухим и немым, нелюбимым семьей. Жуткий выбор. Сволочь все-таки этот Мимир. Знать бы тогда, наступил бы ему ботинком на рожу.

Сэм покачала головой.

– Мимир в данном случае просто четко озвучил выбор. Магия совершенно несовместима с нормальной жизнью. Способность осваивать ее тайны приходит лишь к тем, кто познали огромную боль. Надо себя опрокинуть, превратиться в пустую чашу. Так пришлось поступить даже Одину. Он пожертвовал глазом, чтобы испить из колодца Мимира, но это было всего лишь началом. Охваченный жаждой познания рун, Один заставил себя провисеть в петле на ветви Мирового Дерева целых восемь дней без питья и еды.

– Как-то, по-моему, это неправильно, – стало корежить меня от одной мысли о такой самопытке.

– Но необходимо, – возразила Сэм. – А он еще перед тем, как влезть в петлю, пронзил себе бок копьем и висел, изнывая от боли, жажды и голода, пока руны ему не открылись. Невыносимые физические страдания превратили его в пустой сосуд, свободный для тайны рун.

Я поглядел на Хэртстоуна. Даже не знаю, чего мне больше хотелось. Обнять его, ободряюще хлопая по спине, или, разбудив, назвать полным психом? Он сознательно сохранял в себе боль. Да никакая магия таких жертв не стоит.

– Но мне-то магия безо всяких там мук дается, – начал я спорить с Сэм. – А ведь я с ее помощью и лечил, и в огонь входил, и оружие у врагов из рук выбивал.

– Это другое, Магнус, – сказала она. – Волшебство у тебя в крови. Оно передалось тебе от отца. А способности, как известно, от нас не зависят. Они или есть от рождения, или нет. И кстати, эльфсейдер, которым ты пользуешься, гораздо слабее возможностей рун.

– Слабее? – Я не хотел спорить, чья магия лучше, но то, что делал при мне Хэртстоун, на мой личный взгляд, не очень-то впечатляло.

– Я же, по-моему, говорила тебе еще в Вальгалле: руны – тайный язык Вселенной. Тот, кто их изучил, способен настолько менять реальность, насколько ему позволяют сила и воображение.

– Тогда почему же все не изучат рунную магию?

– Именно потому, что это связано с неимоверной жертвой. Большинство скорее расстанется с жизнью, чем обречет себя на муки Хэртстоуна.

Я поправил ему размотавшийся шарф. Мне теперь кое-что становилось ясно. Он принес себя в жертву рунной магии из-за своего прошлого. Видимо, пережив такое, заманчиво оказаться в силах менять реальность. Вот, например, когда я лечил его, он назвал меня братом. Легко ли ему далось это? Ведь единственный-то его брат умер.

– Ну да, – произнес я вслух. – Он и впрямь превратил себя в руну перт. Полая чаша.