— Да, — сказал Костя после коротенькой паузы.

— Тогда вот тебе деньги, — Фарит сунул руку в карман кожаной куртки.

— Не надо. У меня есть.

И Костя вышел, не оглядываясь на Сашку.

Она посмотрела на листок под своей рукой. В самом центре, почти скрытый каракулями, чуть подергивался недорисованный знак. На глазах терял объем, сплющивался, пока наконец не замер. Фарит аккуратно вытащил лист из-под Сашкиных стиснутых пальцев, поднес зажигалку. Бумага полыхнула. Коженников открыл заслонку крохотного камина и положил клочок огня на закопченные кирпичи.

Открыл пошире форточку:

— Всемогущая, да?

Сашка потерла глаза: их жгло, будто от долгого взгляда на солнце. Лились мутные слезы, наконец-то смывали столь тщательно наложенную тушь для ресниц.

— Они за тебя боятся, — пробормотал Коженников. — Но они не знают тебя до конца. Если бы знали — убили, во избежание мировой катастрофы…

Он говорил, кажется, с иронией. Он насмехался. А может, и нет.

Сашка смотрела на карандаш. Коженников вытащил на середину комнаты табуретку и уселся перед ней — совсем рядом. Она могла бы коснуться его, если бы захотела.

— Чувствуешь себя, как джинн, которого выпустили из бутылки? Готова строить дворцы и разрушать их? Можешь все, все на свете?

Теперь он казался серьезным. А может, издевался.

— Я не могу остановиться, — прошептала Сашка. — Я не могу — не быть.

— Можешь, — сказал Коженников, и от звука его голоса Сашка вздрогнула. — Потому что я требую, чтобы ты оставалась в рамках программы. Чтобы ты не рисовала живых картинок в отсутствие преподавателей. Чтобы ты не летала, как Питер Пэн, и не лезла во все видимые дыры. Это мое условие, а я никогда — запомни, никогда! — не требую от тебя невозможного.

Он положил перед Сашкой на стол мобильный телефон в мягком розовом чехле:

— Это тебе. Позвони сейчас же матери и скажи свой новый номер.

Сашка сглотнула:

— Я…