Так что же таилось у нее внутри? Я был вправе знать это. Я уже устал сжимать ее хрупкие загорелые плечи, пытаясь вытрясти из нее тайные помыслы, чтобы они заскакали и покатились по полу, подобно белым мраморным шарикам. Нет, я определенно должен был выяснить, что за коварные мыслишки гнездятся в потаенных уголках ее сознания. Отчего мой мозг вынужден страдать и терзаться в корчах сомнений? Откуда вообще взялись эти нелепые подсознательные подозрения, которые с каждой новой секундой терзают меня все больше?

А вдруг… Едва ли не агонизируя, я повернул голову и устремил взгляд на ровную стопку машинописных страниц, лежащих как обычно на краю стола.

Нет, только не это. Найда всегда, с самого начала нашей жизни, упорно отказывалась прочитать хотя бы одну-единственную написанную мною строчку.

— Разве я могу читать твои книги и судить о них с холодным бесстрастием критика? — обычно возражала она. — Ведь мне так хорошо известно, откуда все это берется…

Значит, она не могла заранее знать содержание фрагмента, который я поместил в середине последней главы — самого эффектного эпизода, который я когда-либо задумывал, вырванного с кровью из живого тела самой жизни… Но какой смысл сейчас во всех этих сомнениях и терзаниях? «Ведь важно лишь то, что происходит сегодня, — повторил я себе, — только это мгновение — пока она стоит и ждет. Чего ждет?.. Моей смерти?»

Я облизнул пересохшие губы и ощутил терпкий соленый привкус. Для паники нет абсолютно никаких оснований, успокоил я себя. Все окажется ничуть не хуже, чем в тех многократно повторенных ситуациях, когда я умышленно подталкивал и себя, и ее к самой кромке жизни. Укус тарантула. Снотворные таблетки. Рассеченные вены. Погребение заживо — это было в моей четвертой книге. Или вот еще: человек — я сам — тонет в ледяной воде, когда у него остается только один шанс на выживание, олицетворенный в тоненькой рыбацкой леске, зажатой в кулаке женщины, сердце которой терзают страстная любовь и лютая ненависть…

Надо ли удивляться тому, что критики столь восторженно реагируют на образчики моего жестокого натурализма? Ведь все эти леденящие душу сцены являются точными слепками моих же фронтальных столкновений со смертью.

Смерть вообще похожа на женщину — столь же прекрасна, сколь и загадочна!

В ходе подобных опытов я, естественно, целиком полагался на Найду; при этом меня ни разу не посетило подозрение относительно того, что я целиком нахожусь в ее власти. Так стоит ли терзать себя ненужными сомнениями на этот раз?