Нет-нет, мне совсем не хочется пить.

Я молча смотрел на жену и чего-то ждал. Она тоже ждала и, казалось, готова была прождать так целую вечность, все с тем же слабым намеком на улыбку — загадочную, ледяную улыбку, застывшую на ее карминно-красных губах.

Мой разум словно бросился вскачь — отрывистые фразы и разрозненные слова сменяли друг друга. Все ощущения предельно обострились, предстали во всех своих мельчайших деталях. Все, что было связано с Найдой и этой комнатой, срослось, с безумной силой спаялось с чувствительными тканями моего мозга.

Отсветы пламени камина румянят старинную медь. Черная дыра на книжной полке, зияющая подобно кровавой ране.

Письменный стол завален листами рукописи — разрозненными клочьями ненаписанного пока романа.

«И окно, — нашептывала другая часть моего сознания, — чуть приоткрытое сверху, будто зовущее, подговаривающее душу убежать, скрыться там, где не существует ни прошлого, ни будущего».

Нет, получалось слишком уж стеснительно, даже боязливо. Не пойдет. Брак. Но за этими словами уже стояло, громоздилось что-то иное, нечто такое, чему еще лишь предстояло подыскать название, чтобы в дальнейшем оно вышло на первый план. Зловещие, мерзкие эмбрионы. Неподъемные, беспорядочно раскиданные мысли, которые копошились в сознании, без конца взывали и будоражили смутно осознаваемые понятия, всегда почему-то придавая им оттенок лукавого, подчас даже непристойного смеха. Смеха над Найдой.

Я уже пытался раз и навсегда захлопнуть ворота своего разума, но сейчас запоры оказались сокрушенными и воспоминания о былом хлынули мощным потоком, словно желая навечно заглушить мои нынешние чувства. Я взглянул на нее — она так и стояла, миниатюрная фигурка, вжавшаяся спиной в монолит стены. Мне всегда почему-то представлялось, что даже в минуты отдыха, она все равно пребывает в постоянном, нескончаемом движении — подобно незыблемому на первый взгляд морю, вздымающемуся под напором недоступных взору потоков и течений…