Я кивнула, она пошла обуваться и вскоре щелкнула дверь. Я подвинула ближе к кровати поднос с набранным шприцем. Мне было интересно, я устала от общения и убеждала себя не верить в ложь.

В темноте звуки стали ярче, они оживали на потолке дрожью, которую я не видела при свете, они создавали новые углы там, где их не было. Комната разгоралась все заметнее: звуков не стало больше, просто я вслушалась в мнимую тишину.

«Пусто. Тихо».

Я подняла над лицом забинтованную ладонь, но не получилось ее рассмотреть. В темноте оставался бинт, была рана, которой коснулась губами Джоан Малкольм. Я подумала и взяла телефон. Вспышка экрана была оглушительной, но я поставила будильник на шесть.

«Новое сообщение» – «Добавить номер».

<Спокойной ночи.>

Я подержала руку над меню «Отправить», а потом поменяла точку на запятую.

<Спокойной ночи, Анатоль.>

* * *

Утром ветви парка стали стеклом.

На земле остался ночной снег, а влагу на деревьях схватило блестящей корой. Мне хотелось спать, при вдохах тянуло в груди, но я осматривалась. Вокруг лежали не отснятые кадры, и я почти жалела, что вышла без фотоаппарата. Оставалось только успокаивать себя отговорками, что нет солнца, что нужна высокая светочувствительность, и почти наверняка снимки получились бы зернистые. Но шепчущая ночная темнота, схваченная кустами, но черные ветки, облитые стеклом, но брусчатка, на которую так больно будет падать, – это выглядело мрачно, волнующе.

Красиво.

Я осторожно дышала, зимнее пальто непривычно оттягивало плечи.

И еще было спокойствие.

Две главные парковые аллеи встретились под космами обледенелых ив, и я почти сразу увидела Малкольм. Джоан бегала: кроссовки, шорты, майка. Она помахала мне, забегая на перекресток с малой тропинки.

– Привет. Погодка – дрянь, – объявила Малкольм. – Самое утро, чтобы кому-нибудь нагадить.

Она вытягивала из ушей пуговки наушников, снимала со спины рюкзак.