— Ко мне. Припасов у меня хватит на год, выпивки — на два. Не может же эта фигня длиться вечно?

Пол под их ногами заходил ходуном, здание затрещало, словно фанерная коробка в руках школьника, где-то рядом обрушились стекла. Замигали лампы под потолком, часть их погасла…

— Вот не надо было про Помпеи! — прошипела Карина, присев от страха. — Не надо было!

— Где выход? — строго спросил Муромец, оглядывая окрестности, словно его тезка на картине Васнецова.

Шевчук ткнул рукой вперед.

— Через таможню.

— Мне кажется, — заметила Карина, — или не кажется? Оттуда веет теплом?

— А вот мы сейчас проверим, чем оттуда веет… — Шевчук оторвался от группы и двинулся вперед, решительно размахивая руками.

— За ним, — приказала Давыдова.

Но Шевчук далеко не ушел.

За дверями таможни начинался зал прилетов.

Видно было, что тут тоже народ бежал в панике — ни души, все разбросано и перевернуто. И еще — тут было жарко. По-настоящему жарко.

«Тайцы бы радовались», — почему-то подумалось Давыдову.

Но ни одного тайца в округе не наблюдалось.

За стеклами был тот же ночной сумрак, но не ледяной, а пылающий, и ветер заносил в дверь красную сухую пыль, пахнущую раскаленным камнем.

Уткнувшись разбитой мордой в высокий бордюр, у самого входа грустила брошенная «тойота».

— Ебушки-воробушки… — выдохнул Денис Николаевич, теряя остатки интеллигентности. — Как такое может быть? С той стороны все минус тридцать! А с этой?

— Выше тридцати, — сказала Карина, осторожно выставив ладонь на улицу. — Под сорок!

Все еще работающие экраны транслировали на пустой зал красоты острова. В брошенных прокатных конторах на стойках светились компьютеры.

В пустой кондитерской мигала огоньками кофемашина.