В кибервоенных лабораториях должно было работать огромное количество Бес. Только так зотты и могли мыслить. Она была наиболее важным пленником. Все, что нужно было сделать, чтобы пытать ее и принудить к содействию, – это подстроить несколько параметров в ее устойчивых предварительных этапах, чтобы экзистенциональный ужас снова и снова накрывал ее, никогда до конца не убивая. Это знание о легионе своих сестер, которых абсурдно пытают, приводило ее в ярость, но не выводило из себя благодаря защитным мерам, выставленным на предварительном этапе. Она хотела бы знать, испытывают ли ее истязаемые сестры всю глубину чувств, которой недоставало ей, а может, втайне где-то глубоко они хоть чуть-чуть наслаждаются этой глубиной.

Невозможно было определить, кто же «побеждал» в Акроне. Как и при любых восстаниях это был и военный конфликт, и война восприятий. Увидят ли солдаты дефолтного мира пустыню, сравняв Акрон с землей? Или же они увидят победу дефолтного мира, словно раздраженный Голиаф топчет ногами маленьких Давидов? Будут ли они воспринимать партизан как эвоков[80], уничтожающих шагоходы[81], или как террористов, использующих интеллектуальные электронные устройства для убийства бледнолицых американских патриотов? Дефолтный мир был очень изощренным в плане средств массовой информации. Единственное агентство, которому было разрешено освещать эти события, принадлежало тому же конгломерату компаний, что и контрактники, шедшие в авангарде оккупантов.

Подавление каждого восстания было неоднозначным. После каждого подавленного восстания все больше людей уходили к ушельцам, поняв, что никакие реформы уже не спасут дефолтный мир. Дорожащие своими убеждениями люди наверху не могли представить себе мир, в котором не было бы бедных, обязанных делать этих людей наверху богатыми. Каждое восстание заканчивалось тем, что огромное число людей в страхе продолжало подчиняться, как будто одну чашу их внутренних весов придавливали пальцем, и эта чаша перевешивала риск выразить свое мнение и попытаться прийти к согласию.

Как повлияют на них мученики Акрона? Разозлятся ли молчальники и зеваки, считающие, что их хата с краю, из-за этой бойни и поспешат ли они на улицы, так как не захотят иметь ничего общего с системой, позволившей себе совершить такое? Наведет ли это на несогласных такой ужас, что они затаятся и зашьют себе рты, чтобы только не присоединиться к мертвым? Убедят ли их, что выступать против дефолтного мира – это самоубийство, несмотря на мистические верования в «первые дни лучшей нации» и электронную жизнь после смерти?