Когда я наконец выбегаю из леса на поляну, то напоминаю себе воина, который явился на поле битвы спустя долгое время после того, как затих последний выстрел из пушки.
Девушки застыли, как в трансе, иные из них блюют, кто-то опустился на колени и молится.
Ко мне, высоко вскинув подбородок, идет Кирстен, по лицу ее размазана кровь.
–
На земле под деревом лежит обнаженный мужчина. Лежит неподвижно.
Идя к нему, я слышу, как в ушах моих гулко бухает сердце. Мне не хочется запоминать Райкера таким, но я должна, должна увидеть его еще один раз… чтобы попросить прощения… и попрощаться.
Опустившись на колени, я прижимаюсь ухом к груди, надеясь, что каким-то чудом он все еще жив, но сердце его не бьется. Осталась только холодная окровавленная оболочка. И эта оболочка принадлежит… не Райкеру. Этот окровавленный мужчина с переломанными костями мне незнаком.
Вставая с земли, я то ли плачу, то ли смеюсь, и по их лицам видно – каждая из них считает меня безумной.
– Даже не знаю, что сказать… – говорю я.
– Ты должна сказать нам «спасибо», – отвечает Кирстен.
– Тот, кто убил Хелен, лежит в лесу в вырытой мною яме, и он мертвый. Мертвый, – говорю я, четко произнося каждую букву. – Вы убили другого человека, и теперь его семья будет голодать.
– Не все ли равно? – огрызается Кирстен. – Это же беззаконник. Враг. Он заслужил смерть.
– Это
– Это год благодати! – истошно вопит Кирстен.
– Волшебство заставило нас сделать это, – тихо бормочет Дженна.
– Никакого волшебства нет! – кричу я, запустив пальцы в свои спутанные волосы. – Все дело в колодезной воде… в водорослях… в водяном дурмане. Это из-за него вы видели, слышали и чувствовали то, чего нет. Уже почти три месяца вы не пьете отравленную воду, поэтому вам стало лучше, – говорю я, пристально глядя каждой из них в глаза. – Но вы не
– Не слушайте ее. Она отравляет ваши умы, – бубнит Кирстен. – Как я и твердила с самого начала.