— Чего же вы раньше молчали! — рассердился Шавло. — Сами ковры укладывали!

— Я не знал, — сказал Алмазов. — Не было обстоятельств. Сейчас мне подсказал Вревский.

Ситуация вырывалась из-под контроля.

— Я попробую его сам уговорить, — сказал Шавло.

— Глупо.

— У нас нет другого выхода. Он намерен меня принять?

— Он сказал, что приглашает тебя обедать.

— Большая честь. Попробуем, — сказал Шавло.

Обед был устроен в салоне поезда наркома. Продукты тоже привезли с собой. Алмазов в один из недавних моментов искренности (в конце концов, кто ему ближе всех на свете? Как ни странно — Матя Шавло) проговорился, что Ежов чувствует себя неуверенно, Сталин несколько раз оспаривал его решения, Берия ведет себя нагло. Ежов пытался свалить этого мингрела, но Сталин не позволил. Ежов чует опасность. Ему нужна бомба — это его надежда, иначе Сталин кинет его, как кость собакам.

Шавло раньше не видел «железного» наркома. Газетные портреты и короткие кадры кинохроники не в счет. Там Ежов казался красивым моложавым мужчиной в специально для него изготовленной форме генерального комиссара госбезопасности — большие звезды в петлицах. Такие же, как у маршалов в армии. Но иначе расположенные. Маршалов в армии было пять, троих убили, но произвели новых — Тимошенко и Кулика. А маршал госбезопасности в мире один. Он всемогущ. Он — второй человек в государстве… пока первый того желает.

Ежов боялся замкнутого пространства. Ему сразу же представлялось, что он уже попал в тесную камеру смертника и никогда не выйдет отсюда. Он даже в поезде, несмотря на возражения охраны, не закрывал занавески. Он любил яркий свет. И шум. Он сам играл на баяне. И тогда сразу становилось ясно, какой он махонький и субтильный. Потому что баян был почти с него размером.

Ему бы играть на свирели, но Сталину хотелось, чтобы на пиршествах он играл на баяне.

В стране было сто двадцать колхозов имени «железного» наркома, три города, восемнадцать других населенных пунктов, заводы, фабрики, детские сады и ясли, пионерские дружины и пограничные заставы. Страна любила и боялась своего Марата.

Когда Шавло следом за Алмазовым вошел в салон, Ежов уже сидел за столом. Он не поднялся из-за стола, полускрытый бутылками и горами салата и семги, он не хотел оказаться маленьким рядом с Шавло, которому бы никогда этого не простил. У Ежова были красивые каштановые волнистые волосы, аккуратно подстриженные и зачесанные назад, левая бровь всегда приподнята, губы капризно изогнуты — женские губы.

— За стол, товарищи, за стол! — закричал он высоким звонким голосом, когда Алмазов и Шавло вошли в салон. — Мы умираем с голоду.