«В случае моей смерти до решения съезда ВКП(б) обязанности генерального секретаря партии поручаю исполнять товарищу Лаврентию Павловичу Берии». Потом с отступом напечатал число: 19 июля 1939 года.

Поскребышев молча стоял в дверях за спиной Берии.

— Это надо подписать, — приказал Берия Поскребышеву. Тот прочел, подумал. Берия ждал. От решения Поскребышева зависело многое — Берия был здесь один, не считая охранника и шофера, которые, наверное, играют в домино с подсменными охраны Сталина. У Поскребышева здесь были люди, и ему было достаточно мигнуть, чтобы Берию взяли. Берия ждал и не боялся — он не боялся, когда думал, что выиграет.

— Хорошо, — сказал Поскребышев. — Я попробую, Лаврентий Павлович.

Берия больше не входил в комнату, где лежал Сталин. Оттуда доносились стоны, хрип, Сталину было очень плохо. Потом ему показалось, что он слышит голос Поскребышева. И внятный голос Сталина: «Мы еще повоюем, друзья!»

Потом стало очень тихо.

В кабинет, где Берия сидел за столом и постукивал карандашом по зеленому сукну, вошел Поскребышев и положил перед Берией подписанное Сталиным завещание. Подпись была настоящая, твердая. Как этого удалось добиться Поскребышеву, Берия никогда не узнал.

— Он умер? — спросил Берия, не поднимаясь из-за стола.

— Иосиф Виссарионович скончался, — сказал Поскребышев и горько заплакал.

Известие о гибели Варшавы достигло европейских столиц через несколько часов — задержка была вызвана тем, что большинство журналистов находились на параде и погибли или были ранены вместе с верхушкой Третьего рейха. Те же, кто мог послать сообщение, столкнулись с параличом всей системы коммуникаций: не работала ни телеграфная, ни телефонная связь. Лишь после полудня один из журналистов, связанный с американской разведкой, смог отыскать дом резидента, сам резидент пропал без вести, но его жена, она же радист, несмотря на состояние шока, в котором пребывала, согласилась дать радиограмму в Вашингтон. Радиограмма была принята сначала центром в Копенгагене и воспринята там как «утка». Поэтому резидент в Копенгагене до проверки не разрешил передавать радиограмму дальше. Однако к тому времени в эфир вышли радиолюбители, видевшие огненный столб над Варшавой, а вскоре удалось наладить передатчик в полуразрушенном английском посольстве в Варшаве. В три часа о событиях в Польше уже знал Черчилль, и он при всем своем уме и политическом опыте не смог полностью осознать происшедшего. Потому что телеграммы и радиограммы с трудом поддавались проверке — в Варшаве царил полный хаос: атомная бомба Сталина, как перст Немезиды, как Божья кара, уничтожила не только цвет германской армии, вошедшей в Варшаву и дефилировавшей перед фюрером, но и мгновенно разорвала все связи как внутри Польши, так и внутри самого рейха, ибо все они, как нити паутины к пауку, стягивались в тот момент к Варшаве.