Илья уже почти отвернулся, когда в сознании что-то дернулось, заставив снова взглянуть за дверь. Над краем стола торчала коричневая стопа с растопыренными пальцами, почти неразличимая на беглый взгляд в переплетении медицинских трубок.

В животе визитера похолодело.

Говорят, что многие жертвы насилия успели бы спастись, если бы не приличное воспитание, мешавшее им бежать, пока преступник им заговаривал зубы. Это же клятущее воспитание помешало Илье вскочить и бросится наутек с криком: «Милиция, помогите!».

Не может такого быть, чтобы этот сутулый старик-аптекарь, полный жизнерадостного сарказма, тощая спина которого в ношенной сорочке и трогательно-лысый затылок маячили в дверях кухни, был жестоким убежденным убийцей! А если нет, что такое у него в кабинете, скажите вы мне на милость? Разве дома держат такие штуки? И этот человек только что прикасался к его шее…

В руке аптекаря блеснул нож — на пол полетел кусок огурца. Илья вздрогнул, вспомнив сцену из «Суини Тодда»163.

«Если этот Нестор Петрович кинется на меня? — оценивал он свои шансы, глядя на мышцы под рубахой, не особо внушительные. — Ну, допустим, пну его в грудь ногой. А вдруг он наскочит сзади? Йошкин кот! Старый хрен ведь в аптеке служит! — Илью снова прошибло потом. — Ничего не стоит ему подсыпать мне какой-нибудь дряни в чай, и дело с концом! Обед устроил, сукин сын. Бежать! Бежать! Не теряя ни минуты, бежать!».

На Илью, что называется, накатило. Схватив в прихожей пиджак и воспользовавшись тем, что старик увлекся готовкой, он влез на подоконник, и, толкнувшись двумя руками, выпрыгнул из окна на улицу…

Вместо прыжка вышел неуклюжий кульбит, после которого, под треск расползающейся штанины, он ударился сначала о выступ стены, а затем уже о шедшую вдоль дома дорожку, оказавшуюся, хотя и без асфальта, но весьма твердой.

Илья медленно отворил глаза и первое, что увидел — шиншиллово-серый потолок, угол книжного шкафа и трехглазую операционную лампу. Последнее не на шутку пугало.

Он дернулся, сбросив что-то со звоном на пол, и окончательно пришел в себя, сразу же почувствовав боль в колене. Отвратительным было то, что он не мог разобрать, в каком именно. Затем сразу же — в плече и в ушибленном затылке.

Не успел он встать, как натюрморт дополнился до портрета вытянутым лицом, склонившимся над ним, загородив лампу. Незримый диктор где-то внутри промямлил: «Спокойно, это Нехитров». Лицо, кажется, что-то говорило. Во всяком случае, рот на нем открывался и закрывался. Следом явился голос:

— Слышишь меня?

— Мм-м…

— Двигаться можешь?