В квартире не было в эту ночь никого, кроме них с Варей. Быстровы всем кагалом съехали в «пансион», о чем говорили с гордостью чуть не месяц (заводской санаторий под Домодедово). Морошка с сыном тоже куда-то смылись. Матиас сутками пропадал на службе, возвращаясь вымотанным как конь, спал и снова уходил на работу. Произошел у них в издательстве какой-то аврал — то ли прогрессивку тянули, то ли грохнулся большой заказ сверху. Даже Калям куда-то запропастился, не путался под ногами. Наверное, где-то плодил котят.
Илья стоял в притихшей квартире, которая существовала в его жизни всегда, сколько он помнил, и чувствовал себя будто бы вернувшимся в детство. Темнота потакала наваждению. Нет и не было коммуналки, а есть он, привычные тени и повороты, и худой кран каплет как метроном… Кажется, даже слышен голос прабабки, говорящей с подругой по телефону. Он помнил ее — обширную как сундук бабу Элю, жившую через дом. Кухонное окно у нее выходило на козырек парикмахерской и Илью все подмывало на него выбраться, отчего, видимо, ему и запрещалось туда входить. Баба Эля тряпкой отгоняла его, пугая конем без кожи, что живет у нее за холодильником. В детском сознании он путался с Коньком-горбунком, отчего мальчик боялся сказки и вообще с недоверием относился к лошадям, досадуя, что их столько расплодилось в различных книжках.
Единственная полоска света падала на изъеденный пол из комнаты, где Варенька хлопала дверцей шкафа.
— Холодно, одеяло ватное постелю. Что это ты на ночь глядя с портфелем?
— С работы просили передать… так, чтобы не забыть… — буркнул он, ставя багаж под стол.
Одеяло было бардовым, толстым, тяжелым как асфальт. Варенька тряхнула им, расправляя, и принялась заправлять сквозь отверстие в центре пододеяльника. Впечатление было таким, будто белый осьминог всасывает загустевшую кровь.
— Что-то ты с лица спал. Заболел опять?
Юбка вокруг ее ног заманчиво колебалась. Но Илья, лишь мазнув взглядом, отвернулся, и даже прикрыл глаза, чтобы не соблазниться — настроение было хуже некуда. Голова гудела, хотелось забраться в нору и спать до конца времен.
— Скоро уже? — раздраженно спросил он, щурясь на лампу. — Все возишься, возишься… Может, перекус устроим по-быстрому? Что-то выпить хочется.
Варя театрально вздохнула, бросила одеяло и пошла на кухню, объявив впавшему в задумчивость кавалеру:
— Картошку чистишь ты. И — по
Часам к десяти в субботу Илья приехал на Сходню и пошел с портфелем и пустой банкой через пути, как было ему подсказано — и кем?! — прытким проходимцем Нехитровым, в рот ему ноги! Оказалось, тот уже давно промышляет, сбывая кое-какой товарец, привозимый из командировок или взятый незаметно в музее, хозяйство которого было объемно и велось из рук вон плохо. Главное, объяснял он товарищу, которого наивно считал неопытным и лишенным торговой хватки, не трогать драных командирских сапог и прочей «краснознаменной бутафории» — это малонужное добро находилось на особом учете, ибо идеология зиждиться на кумирах, а кумиры, как известно, редко ходят босые. Достойный же товар зачастую просто гниет, так что пускать его в оборот по-тихому можно считать благородным делом.