Почему он вообще не уходит в свое купе?

Правда, этот вопрос они еще не решили. Формально одно роскошное спальное купе по акции принадлежало им двоим, а второе докупили для детей, и, кстати, совсем недешево. По умолчанию, в одном собиралась ночевать Ирина с дочкой, в другом — Рыжий с сыном, и разницы не было, равно как и необходимости в мгновенном распределении мест. И теперь они торчали на ничейной территории, глядя друг на друга поверх перламутрового столика с ярким веером рекламных проспектов. Вдвоем. Зачем он это выдумал? Какого черта она согласилась?

Пейзаж за окном сверхскоростного поезда слипался в размашистые цветные усы, и если долго туда смотреть, подкатывал ком к горлу и начинала болеть голова. А впрочем, это было попросту неинтересно, даже детям надоело в первые пять минут. Глянцевые рекламы со столика Ирина уже выучила наизусть.

А Рыжий сидел спокойно и отрешенно, будто погруженный в чистое созерцание — чего, прелестей бывшей жены?! Он даже не спешил доставать ноутбук, и это почему-то нервировало Ирину больше всего.

— Ну? — внезапно сказала она с вызовом, нелепым, удивившим ее саму. — Так и будем пялиться и молчать?

Рыжий пожал плечами:

— Давай поговорим.

Она уже взяла себя в руки. Выпрямилась, спустила ноги на пол и нащупала носком дорожную туфлю:

— Не надо, мы все обсудили. Я пойду в то купе, разложу вещи.

— Рано. Посиди еще.

Усмехнулась:

— Зачем тебе?

— Так. Мне нравится.

Ирина поняла. Рыжий, он ведь тоже всегда ценил видимость, картинку, внешнюю гармонию их общей жизни. Не так откровенно, как она сама, но ценил же! — и потому не удержался, не устоял перед соблазном продлить, ухватил за хвост случайную возможность последний раз показать на люди. Хотя и «на люди» — неточное определение, они же здесь одни в закрытом купе; это не банальная игра на публику, а какое-то более глубинное, потаенное желание пустить пыль в глазах то ли мирозданию, то ли себе самому. Но смысла нет все равно.

Она поднялась:

— Пойду посмотрю, что там дети.

— Посмотри. Но поезд, кажется, пока на рельсах.

Этих его шуточек Ирина никогда не одобряла. Гневно обернулась в проеме.

В этот момент и тряхнуло.

С грохотом рухнул кофр, с вешалки прямо на Ирину посыпались детские шмотки, сама она потеряла равновесие и, ослепленная, упала прямо на Рыжего, тоже свалившегося от толчка к стене. В объятиях их настиг первый общий вскрик вагона, уже в следующее мгновение рассыпавшийся, так ведро воды в полете рассыпается на капли, на отдельные вопли и зовы. Ирина вскочила, отталкивая от себя Рыжего — как помеху или даже, скорее, противовес — и, сбросив с головы чью-то курточку, опрометью выскочила в коридор: