– Мне кажется, что я трус. Если бы вы сейчас встали и ушли, я бы вас забыл, а потом наслаждался бы тем, как меня соблазняют. Это стало бы приятной кратковременной паузой в долговременном душевном дискомфорте. Возможно, я потом бы себя возненавидел, обнаружив, что мои реальные действия не соотносятся с тем, кем я сам себя представляю. А потом я все забуду и в итоге не стану себя ненавидеть. Легкий выбор, да? Выход для труса. Человек, за которым вы гнались, оказался иллюзией. Вы слепили его из своего одиночества, искусственно создали кого-то, кто вам нужен в жизни. На самом деле это весьма очевидно и жалко. Как говорит Матисс, вы представляете бесконечно больший интерес для ученого, нежели для психиатра. Мне захотелось выключить диктофон, чтобы не слышать этих своих слов, я бы и за них себя возненавидел, сами знаете. Это нехорошо, невежливо, это не то, что сказал бы воображаемый я, но с вами, разумеется, я могу сказать все, что мне сейчас хочется, и забыть, я не запомню, как называл вас шлюхой, потаскухой, испорченным младенцем, ребенком, девкой и воровкой. Кажется невероятным произнести все эти слова, похоже… мне стыдно, страшно и приятно, и вам, наверное, тоже, вот что значит быть преступником! Господи, это как… дырка! Сучка поганая, чтоб тебе вырвать твои сучьи глаза! Чтоб тебе жрать лезвия и писать огнем, помнить и реветь одной по ночам, сдохнуть в одиночестве, это же здорово! Да о чем тут говорить… пропади ты пропадом, и моя жизнь тоже!

Его руки, сцепленные на краю стола, с побелевшими костяшками пальцев, красные глаза с наворачивающимися на них слезами, он их смаргивает, не шевеля руками, чтобы смахнуть соленую влагу, когда она потекла у него по щекам.

– Я неудачник, так что к черту тебя, кто бы ты ни была, и к черту правду!

Он рывком перегнулся через стол, одной рукой вцепившись мне в глотку. Я инстинктивно схватила вилку, готовая вонзить ее ему в глаз, в шею – что подставит. Но рука его не сжалась, просто задержалась там, готовая к действию, его тело напряжено в неловком изломе, опираясь на левый локоть, по щекам текут слезы.

Все кафе уставилось на нас, кто-то взвизгнул, кто-то сказал: вызовите полицию.

Он застыл в таком положении, а я держала в руке вилку и гадала, врезать ему или нет, слезы катились у него по щекам, губы шевелились, он ничего не говорил, ничего не делал и, наконец, медленно отпустил меня. Он разжал пальцы и тяжело опустился на стул, сдерживая себя, обхватив руками грудь, и беззвучно плакал.

Вот так мы и сидели.

Все заведение таращилось на нас, а когда он так и не пошевелился, посетители отвернулись.