Огневой шквал обрушился сразу со всех сторон. Прямо над головой Максиана просвистела пуля, потом ещё и ещё… Одна врезалась у самых ног, выбив из земли фонтан засохшей грязи.

Прикрыв руками голову, Максиан упал на колени. Ледяное дыхание смерти, казалось бы, ощущалось затылком, но в голове было на удивление пусто. Разве что промелькнуло лёгкое разочарование: умереть при побеге из тюрьмы — какая позорная гибель! Лучше бы казнили.

Он услышал крик, но сквозь оглушительный грохот слов было не разобрать. Кто-то из скорпионов вдруг подскочил к нему, потянул за собой к остальным, и их тут же накрыло невидимым щитом Севира. Пули забарабанили по защитному полю, как дождь по стеклу, и Максиан наконец решился поднять голову.

— Благодарю! — он повернулся к Семидесятому, вытащившему его из-под пуль.

В глазах мальчишки отчего-то застыло недоумение. Он зажимал свою шею ладонью, и из-за капюшона Максиан не сразу заметил кровь, струящуюся между пальцев.

Шагнув вперёд, Семидесятый пошатнулся. Только в последний момент Максиан успел подхватить его, смягчив падение, и перевернул на спину.

— Позволь взглянуть, — Максиан оторвал его руку от горла: кровь пульсирующим фонтаном била из рваной раны, заливала одежду, ручьём стекала на землю. Останавливать её было бессмысленно, и Семидесятый, похоже, прекрасно это понимал. Страха в его глазах не было, только досадное сожаление о чём-то, чего уже не изменить, чего уже никогда не вернуть.

— Слай! — Сто Тридцать Шестой бросился к ним, расталкивая столпившихся вокруг соратников. Склонившись над другом, он прижал к его ране ладонь, в отчаянии оглядел собравшихся. — Что вы встали! Сделайте что-нибудь! Севир?!

Те лишь молчали, с горьким сочувствием глядя на умирающего собрата. Севир сокрушённо покачал головой: ему уже ничем не помочь — слишком много крови, слишком быстро её теряет.

Самое чудовищное — осознавать своё бессилие, и это чувство неумолимо пожирало изнутри, оставляя после ненависть и презрение к самому себе. Сжав руку мальчишки, Максиан сглотнул подступивший к горлу ком:

— Как же тебя так угораздило, сынок?

Семидесятый равнодушно посмотрел на него и перевёл взгляд на друга:

— Керс… Скажи ей… — слова давались с трудом, кровь, хлеставшая из горла, мешала говорить. — Пусть… не спешит… Я подожду…

— Что ты несёшь! — Сто Тридцать Шестой приподнял его голову. — Не, брат! Я вытащу тебя отсюда! Мы ещё с тобой выпьем синего дыма на берегу… Держись, мать твою!

Жизнь в глазах Семидесятого быстро угасала. Взгляд стал рассеянным, безразличным, устремлённым сквозь других, словно на что-то важное, видимое только ему одному.