Когда я оказался в Москве, на юге города большевики удерживали Люблино, а на севере шли бои за Ивантеевку. Под моим командованием оставалось семь с половиной тысяч бойцов, и генерал Хейнрици приказал влить в дивизионную группу "Россия" всех восточных добровольцев. Видимо, чтобы они не путались под ногами. Поэтому вскоре мое русско-белорусское войско было усилено двумя полицейскими батальонами из Латвии, остатками 4-го Эстонского добровольческого легиона, двумя тюркскими ротами, сводной полковой группой украинцев из "Галичины" и сотней "вольных козаков" из Полтавы. Артиллерию мы потеряли или сами уничтожили под Тарусой. Боеприпасов кот наплакал. Продовольствие заканчивалось и не хватало теплых вещей. Подчиненные мне подразделения не были боеготовы. Но, на наше счастье, особых надежд на нас никто не возлагал и мы несколько дней находились во второй линии обороны в районе Теплого Стана. Это время я использовал для переформирования подразделений и укрепления дисциплины. А потом нас бросили в наступление на Бирюлево и мы, как ни странно, смогли отбить этот пригородный населенный пункт. Ударили неожиданно, пошли в атаку под покровом тьмы, и выбили красную сволочь в поля. При этом взяли хорошие трофеи, несколько орудий, полтора десятка минометов и приличные запасы продовольствия, которое у нас вскоре попытались отнять немецкие интенданты. Однако мы уперлись и отстояли продукты. По крайней мере, большую их часть.

Нас оставили оборонять Бирюлево. Каждый день бой. Каждый день бомбардировки и обстрелы. Каждый день погибшие. Но мы держали позиции, не отступали и ждали, что немцы, наконец-то, смогут деблокировать Московскую группировку. Только ничего хорошего из этого не выходило. Немцы раз за разом колотились в позиции большевиков и откатывались. На руинах города, в котором уже давно не было мирных жителей, остались тридцать дивизий Вермахта. И вокруг Москвы, в городках и поселках, еще семь-восемь дивизий. Голод, холод, болезни, раны и чувство обреченности делали свое дело. Удары германской армии становились все слабее, а речи доктора Геббельса, который пытался подбодрить солдат 4-й армии, звучали с каждым днем все громче и напыщеннее. Я понимал, что мы обречены, но все еще надеялся на благоприятный исход этого сражения.

Новый Год встретили в окопах. Численность подчиненных мне войск постоянно таяла, и появились дезертиры. Около двухсот солдат РОА и БКА сдались в плен большевикам. Но на следующий день они снова появились перед нашими окопами. Красноармейцы гнали дезертиров по заснеженному полю и когда они отошли от вражеских позиций на полсотни метров открыли огонь из пулеметов. Не выжил никто. Все делалось показательно, дабы нас запугать, и спустя полчаса красный политрук-пропагандист объявил в мегафон, что так будет с каждым предателем Родины. После чего ни один из моих солдат о дезертирстве даже не задумывался.