— Где он?

— У тебя в кабинете.

— Будь он неладен, — прошептал я себе под нос и направился в дом.

Тихоновский умчался на Кубань, зачем и почему, он не объяснял. Иванов заседал в комиссии по распределению пленных казаков и постоянно находился в Ростове. Единственным нашим начальником оставался Иван Сергеевич Алейник и за минувший месяц он надоел мне так, что я стал испытывать к нему антипатию. Видеть его уже не мог. Впрочем, не только я, но и казаки моей группы. А причина простая — он очень дотошный и постоянно пытался нас контролировать.

Раньше как было? Иванов и Тихоновский занимались своими штабными делами, а про нас вспоминали, только когда мы были нужны. И нас это устраивало. Я командир. Сахно, Сотников и Дзюба командиры подгрупп, мои заместители и помощники, все держится на них. При этом одеяло на себя никто не тянул, и у нас все было по-братски. Собрались, погутарили и что-то решили. На городской базе постоянно находился один дежурный, а остальные отдыхали, как им заблагорассудится. Если выезд на полевую базу или экстренная тревога, собирались быстро, так как адреса известны, а в городе починили телефонную связь. Короче, относительная свобода, в рамках разумного, без наглости с нашей стороны.

Однако Алейнику, кроме нас заниматься было нечем, и большую часть дня он проводил с нами. Куда группа, туда и он. Мы на полигон и он за нами. У нас выходной, а он не отдыхает, сидит на нашей базе. Ладно бы так, но Алейник стал влезать во внутренние дела группы. Почему на городской базе только один дежурный, ведь тут арсенал и могут напасть партизаны, диверсанты или подпольщики? Почему во дворе дома беспорядок? Отчего нижние чины, находясь в увольнении, носят при себе не только пистолеты и холодное оружие, но и гранаты? Он, между прочим, по званию войсковой старшина (полковник), и мой непосредственный начальник, которому я обязан подчиняться. Но его мелкие придирки, с которыми приходилось мириться, уже выводили меня из себя настолько, что я стал огрызаться. Словно старый казак специально провоцировал меня и проверял на психологическую устойчивость. А он это, конечно, пресекал. Если бы ругался или пытался меня построить, чтобы знал как служить по уставу, я бы это принял как должное. Но вместо этого Алейник проводил воспитательные беседы и постоянно меня поучал, будто он по-прежнему учитель, а я его ученик. И это злило меня еще больше.

"Скорей бы Тихоновский вернулся, — подумал я, входя в дом. — Может тогда Алейник исчезнет?"

Миновав второго дежурного, который сидел за столом и чистил пистолет, я кивнул ему и прошел в свою комнату.