* * *
Побудка на рассвете. Собираю острием ножа росу с травы. Капучино а-ля Побережье Парусов. Съедаю кусочек мяса, полпалочки халвы и финик.
А потом покидаю свою котловинку и отправляюсь наверх.
Сижу на вершине как раз перед восходом солнца.
Время для утренней экскурсии, осмотра окрестностей в первых лучах солнца и планирование действий на ближайшие шестнадцать часов. Действий рациональных и осмысленных.
Всходит солнце. Прекрасный момент, когда первый оранжевый лучик солнца пробивается сквозь вершины и обрисовывает передо мной панораму горной цепи.
Это полное безумие.
Меня обучали именно под таким углом, чтобы я не сошел с ума, глядя на детей, превращенных в боевые машины, что выглядят как адские карлики. Чтобы не ел себя поедом, вспоминая, как печь говорит человеческим голосом, или когда законы физики отправляются на прогулку.
Но все это – проблема масштаба.
Я смотрю на гору, встающую над длинной и широкой равниной, и чувствую пустоту. Что-то вроде контрольной картинки или сообщения
Я вижу гору, узкую, встающую ласковыми линиями до того самого места, где ее обрезало словно ножом, а на вершине стоит идеальный сверкающий шар размером с административное здание. Если считать от основания, во всем этом метров шестьсот. Шар стоит на воде. Воде, которая неторопливо вращает его и омывает поверхность, а потом вытекает на пять сторон водопадами.
Я вижу вершину – как конус. Идеальный островерхий конус, пробивающий в половине высоты еще один шар, словно глобус размером со стадион и в лигу диаметром.
Они не все геометричны, но почти всякая вершина – скульптура. Целенаправленные, титанические формы без следов обработки.
А в долине видны еще какие-то более безумные абрисы, хотя и значительно меньших размеров, напоминающие фонтаны, дома и беседки; среди них снует туман.
У меня открыт рот, вытаращены глаза, и я молчу.
Молчу внутри и снаружи себя.
Внезапно я вспоминаю, каким образом можно прервать галлюцинацию.
Невозможно.
А значит – я отравлен.