Н’Деле подошел к сидящим и дотронулся кулаком до губ, а потом лба. Ему ответили таким же жестом.

Разговаривали они долго, в половодье кебирийских слов, из которых я понимал немного, но казалось, что они ссорятся. Барабанчик перестал играть.

Потом кто-то поднялся и исчез внутри трактира за бусинами завес, а мы продолжили ждать. Жара давила. Бенкей наклонился к шее лошади и погладил ее со стороны, что-то шепча на ухо.

Мы ждали.

– Ньямбе Н’Гома поговорит с двумя из вас, – наконец произнес гонец, глядя на нас из-за стены. – Коней можете ввести в сад.

Таким образом я и Брус вошли за постукивающую завесу из бусин в темное нутро трактира.

Внутри было холодно, в воздухе стояли клубы тяжело пахнущего дыма, а помещение наполняли вышитые подушки. Огромный кебириец, одетый в белый свободный наряд, лежал на боку, попыхивая трубкой. На низком столике перед ним стояли серебряные чарки, инкрустированный тигель с парящим отваром и драгоценный кувшин с пальмовым вином. Вокруг лежали девицы, одетые лишь в украшения, что чуть поблескивали в темноте.

Мы стояли в полном молчании.

– До меня дошли кое-какие слухи, – лениво произнес Н’Гома. Его медное лицо чуть поблескивало, как настоящий металл. – Слухи о далеком родственнике, который, как я полагал, давно умер. Однако он жив и вспомнил обо мне. Дядюшка Тигр… А я надеялся, что больше о нем не услышу.

– Возможно, ты слышишь о нем в последний раз, – сказал Брус. – И тебя бы здесь не было, когда бы не дядюшка. Не было бы ни подушек, ни девиц. Не было бы у тебя перстней на пальцах, ньямбе Н’Гома.

– Этому уже конец, – ответил Н’Гома. – Завтра здесь не будет никого, кто мог бы услышать эти приветы. Я возвращаюсь на родину. В Кебир. Н’Бени уже поехал. Конец. Не будет больше дел с дядюшкой Тигром.

– Что с тобой происходит, ньямбе Н’Гома? – спросил Брус. – Хочешь уехать, хотя Нахильгил еще стоит? Хотя во Внешнем Круге покупают меру дурры за меру золота? Я тебя не узнаю.

– Ничего странного, если ты совершенно меня не знаешь, родственник Тигра. Зачем золото тому, у кого в черепе торчит гвоздь? У меня уши длиннее, чем у многих. Я слышу, что ночами говорят ваши барабаны. Слушаю песни о бинлике пустынной пехоты и о двух бинхонах колесниц, которые идут сюда из Саурагара. Не может быть поселения, в котором Кодекс Земли распространяется лишь на главную площадь. Архиматрона желает выйти из своей башни. Уркахан утратил терпение и не желает править только площадью. Не будет больше никаких путешествий в Ярмаканду. Путь будет закрыт. Люди окажутся разделены и отосланы туда, где они необходимы Праматери. Некоторые – прямиком в ее святое лоно или в пещеры под башней. Остальные – в священный зной на пашне. Все сделается единым. Как полагаешь, те, кто ожидает чудо в палатках вокруг города, не знают об этом? Многие прекратили закупать провиант, воду и бактрианов, поскольку знают, что уже не успеют. Колесницы быстры, а косы не знают пощады. Покупают лишь амбрию, причем самую крепкую. А в трубки набивают уже не бакхун, но черную смолу снов. Уже кружат улицами, как ошалевшие звери в гон. Они знают. Только боятся признаться самим себе. Я должен был уехать. Провел здесь последнюю ночь, прощаясь с моими девочками. Я дал им свободу, что уж теперь. Праматерь и так их освободит. Она всех освобождает. Знаешь, сколько ушло? Ни одна. Но многие нынче ночью выпили воду онемения. Уходят в ночь.