– Но он бы не выжил в секте, оставайся он лишь жертвой, – заметил Драккайнен.

– Наверняка. Должен был побеждать и развиваться, но он этого не помнит, – ответил Фьольсфинн. – Не в «выжималке». Этот зал действует как воплощенная депрессия.

Багрянца прижигали факелом.

– Голос говорит: «Ты должен стать бесчувственен к боли. Если поддашься ей, будешь слаб. Станешь мясом для тренировки остальных. Один – ничто».

Его растянули на каменном столе лицом вниз, а голый жрец в маске, напоминающей череп зубастого оленя родом из ада, грубо и методично насиловал его большим железным фаллосом, привязанным к бедрам.

– «Ты познаешь боль, которую в треснувшем мире дочери земли должны выносить ежедневно», – перевел Филар.

Картинки менялись быстро, но все были жутковатыми. Попеременно крики, кровь, темнота, боль и отвращение. И снова крики. Отчаянные, испуганные, бесконечные.

– И с чего бы все это позволило создавать идеального агента? – спрашивал Драккайнен. – Он же должен в конце концов сойти с ума или совершить самоубийство. Меня тоже учили, но с железным хером ко мне никто и подойти не смел. Не вижу тут ничего, кроме бессмысленной жестокости.

Фьольсфинн покачал головой.

– Это не фильм. Мы не смотрим доклад о его обучении – только проекцию самых глубинных страхов. Полагаю, что даже не все это происходило на самом деле.

– То, что мы только что видели, как раз возможно, если он должен был достигнуть посвящения, предназначенного для высших жриц, – заметил Филар.

Все это тянулось долго, и казалось, что сценки набирают скорость и постоянно ускоряются, будто центрифуга для тренировки космонавтов.

Время шло. Они сидели в молчании, обстреливаемые криками, плачем и снова отчаянным скулежом.

Багрянец лежал, свернувшись в клубок, с головой, укрытой руками, и орал, а вокруг него пульсировал стробоскопический ужас, атакуя его десятками образов. Но это вовсе не был монотонный ор боли и ужаса – это была вполне различимая фраза.

– Что он там кричит? – спросил внезапно Драккайнен.

– Кричит: «Спаси меня, Ульф», «Спаси меня, Ульф». Раз за разом.

– А откуда ему известно твое имя? – удивился Фьольсфинн.

– А он как раз его узнал. Зерно начало действовать, – загадочно сказал Драккайнен, выстукивая трубку об пустую глиняную кружку. – Можешь влиять на то, что там происходит? Пересылать собственные образы?

– Да, – ответил норвежец. – По крайней мере, должен бы.

Он подошел к пульту, после чего поднял встроенную деревянную крышку, под которой показалась отполированная зеркальная поверхность, вырезанная в точности по контурам его лица, вместе с наростами в форме башен на черепе, а по сторонам находились углубления, отвечающие по форме его ладоням. Фьольсфинн встал на колени на обитый кожей порожек, а потом старательно вставил руки в углубления.