Сборы оказались недолгими, и когда Эйе, вместе со всеми четырьмя хему нечер уже переплывали реку, то под мерные взмахи гребцов Витус вдруг сообразил, что у них даже нет плана убийства.
– О, Супруга Бога, лучезарная Анхесенамон, От Взгляда На Которую Возникает Солнечный Блеск… – слуга остановился, переводя дыхание и ожидая разрешения продолжать.
Анхесенамон подняла взгляд от воды, в которой отливающие золотом рыбы лениво шевелили полупрозрачными хвостами, словно небрежно гоняя облачка тумана. Это было приятное и успокаивающее зрелище. Только так царица могла хоть на время отрешиться от своих мыслей, ведь каждое утро начиналось с отсчета – еще день прошел (второй, третий, четвертый), а Синатхора все нет.
Самое страшное, оказывается, это ожидание. Причем, не ожидание неминуемой беды, к которой Атон дарует привычку, а, значит, и успокоение – гораздо страшнее постоянно находиться на границе беды и счастья. Когда перо птицы Маат одним движением может склонить чашу весов, как в одну, так и в другую сторону; когда думается о возможном счастье, а вместо него приходит…
– Продолжай, – приказала Анхесенамон, понимая, что пауза не может быть вечной, так же, как птица Маат не может прекратить дышать.
– Твой корабль, о, царица, причаливает к пристани.
– Скажи… – Анхесенамон сжала кулачки. Вот и наступила эта минута – сейчас она узнает свою судьбу, и мучительное ожидание разом закончится!.. – на его мачте есть белый флаг или там нет ничего, кроме паруса?
– Есть, о, Лучезарная.
Анхесенамон закрыла глаза и подняла лицо к небу. Губы ее бесшумно зашевелились, потому что вслух она не решалась произнести свою молитву: „Счастье придет к тому, кто поднимет упавшее, поэтому сердце велит мне делать то, что будет вести к чести Атона. Ты, Атон, поможешь мне обрести счастье, ведь не зря мой отец был твоим сыном…“ Вместо этого она сказала: