Эржебетт была здесь уже не одна.

Из темноты Проклятого Прохода выступал зверь. Крупный, страшный. Первая тварь Шоломонарии. Первая, почуявшая живую кровь чужого мира и опередившая остальных.

Зверь был похож на большого сильного волка, в котором однако неуловимо угадывалось что-то человеческое… нет, иное — что-то нечеловечески человеческое. В морде… в лице что-то. И в строении ног… лап… Задние коленные суставы твари были вывернуты совсем не по-звериному. По-людски: коленями вперёд.

Густая кудлатая шерсть стояла дыбом. Огромные когти были похожи на загнутые кинжалы. С оскаленных клыков падала пена. А в глазах — такое странное сочетание… Неестественное. Противоестественное. Или наоборот — как раз очень естественное. Любовь и неутолимый голод. Или, точнее не любовь — а особая, неведомая человеку страсть. Глаза зверя горели алчным блеском. Зверь смотрел с вожделением то на Эржебетт, то на брешь в стене между мирами. И чего он сейчас вожделел больше — сразу и не понять.

Потом тварь прыгнула. Сначала она набросилась на истекающую кровью ведьмину дочь.

Было страшно и больно. Под клыками урчащего зверя Эржебетт переставала жить. Переставала быть. Переставала быть просто Эржебетт.

Это был конец.

Переходящий в новое начало.

Конец второй книги