Всеволод ещё что-то говорил — много и без особой нужны, по-русски, успокаивая то ли её, то ли себя. Непонятные для угорской девчонки слова и незримые свечные дымки уносились в узкое оконце кельи. Снаружи было темно и тихо.

Всеволод не отводил взгляда от испуганной отроковицы и не выпускал оружия из рук.

Должен постеречь. Этот час этой ночи — должен… А лучше — до утра. Чтоб уж наверняка, чтоб уж точно, чтоб никаких сомнений.

Свечи текли. Огоньки мерцали, бросая блики и тени на лицо напротив.

Лицо хлопало длиннющими ресницами.

Всеволод смотрел. И в напряжённой сосредоточенности явственно видел теперь то, чего не заметил раньше. О чём смутно догадывался, но толком пока не разглядел. Теперь же было и время, и возможность. Вдосталь и того, и другого было, чтобы спокойно рассмотреть девчонку во всей…

Красе?

Именно так…

Ан нет, вовсе не дурнушка она, — вдруг отчётливо подумалось Всеволоду. Мысль эта — странная, неожиданная, будто вложенная извне, сразу потянула за собой другие мысли.

Она не то что не дурнушка, она была весьма даже привлекательна, эта Эржебетт. Особой, нераспустившейся, не раскрывшейся ещё до конца непорочной миловидностью. Неловкой, неиспорченной, наивной. Не зрелой женской красотой, а красотой юницы только-только формирующейся, но уже способной очаровывать. Скрытой такой, потаённой красотой, что не сразу и не каждому дано постичь. Но уж если дано — даже под мешковатой мужской одеждой — увидишь и не ошибёшься.

Впрочем, в ночи, при огнях, особенно при таких слабых, что пляшут на кончиках свечей, скрадывая недостатки и подчёркивая достоинства, наверное, любая молодка покажется красой-девицей. Или всё же не любая?

Всеволод уже не смотрел, а откровенно любовался. Пушистыми ресницами, огромными глазами, отражающими свечные блики… Тёмно-зелёные, кажись, глаза-то. Чёрно-зеленные даже. А прежде не обращал внимания как-то. Да, красива, девка. Особенно эти глаза…

Красива… А не потому ли он с самого начала так рьяно встал на её защиту?

Огоньки мерцали. Ожившие тени скользили по лицу девушки, рисуя причудливые образы.

Время шло. И его прошло уже немало, когда…

Миг!

Момент!

Мгновение!

Было мгновение, когда Всеволод вдруг с ужасом осознал — вот оно! Начинается! Обращение! Стремительное, невообразимое…

Глаза на миловидном почти детском девичьем личике ещё смаргивают влагу, а пухлые чувственные губки уже раздвигаются и изгибаются в чудовищном оскале. А всё потому, что за устами Эржебетт теперь не ровные белые зубки, а звериные клыки! Клыки топорщатся, растут, не помещаясь во рту.