Длинные рыжие локоны укорачиваются, темнеют. Грубеет кожа. Нежные щёки, на которых ещё поблёскивают дорожки от слёз, покрываются жёсткой шерстью. Лицо искажается, вытягивается, заостряется. По собачьи. По волчьи…

Бездонная зелень глаз обретает ядовитый оттенок, начинает светиться болотными огоньками.

А Всеволод всё смотрит в это лицо, в эту морду, в этот оскал, в эти горящие глаза. Смотрит ошеломлённый, поражённый, зачарованный, не веря, не в силах пошевелиться, не чувствуя ног и рук, не ощущая мечей в ладонях.

Прав! Всё-таки Конрад — прав! А сам он — ошибся! Страшно ошибся! Если Эржебетт сейчас же, сию минуту, не снести голову посеребрённой сталью… Если не исправить роковую ошибку…

«Тва-а-арь!»

Он заорал — дико и жутко. Приказывая телу повиноваться, рукам — наносить удары, а булату с серебром — рубить, рубить, рубить подлую…

«Тва-а-арь!»

Глава 2

Глава 2

Изо рта вырвался лишь слабый хрип. Пальцы будто увязли в густом меду, не желая сжимать рукоятки мечей. Рукам не доставало силы поднять клинки.

Неужто, обманули?! Околдовали?!

Конец?! Неужто?!

«Тва-а…»

В бессильной ярости, в безнадёжном отчаянии Всеволод вновь попытался совладать с собственным телом. Тело неловко дёрнулось. Кулём повалилось набок.

Всеволод едва не уткнулся лицом в горящие свечи.

И — очнулся. Пришёл в себя…

— …а-арь!

…от своего же выкрика.

Дыхание — жадное, шумное. Всеволод чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег и часто-часто заглатывал воздух, пропахший свечным воском и салом.

Сердце — бешеное. Коло — тух-тух-тух-тух-тух! — билось, как копыта коня, скачущего во весь опор.