Впервые за долгие месяцы он испытывал радостное волнение, к нему вернулась надежда. Он попытался набросать план действий, принимая, отвергая, ставя под сомнение. Впервые за долгие месяцы он чувствовал, что в голове у него полный порядок, мозг живой, энергичный, работоспособный. Главный вопрос, конечно, заключался в следующем: сумеет ли он обмануть тюремщиков, заставить поверить, что наркотическая зависимость никуда не делась и он по-прежнему не способен пустить в ход ментальное доминирование. Только в этом случае он мог… точнее, у него появлялся шанс что-то сделать.

Энди все еще думал об этом, когда зажегся свет. В другой комнате заработал телевизор, возобновилась привычная литания: Иисус-позаботится-о-твоей-душе-а-мы-позаботимся-о-твоей-чековой-книжке.

Глаза, электронные глаза! Они вновь наблюдают за тобой или скоро начнут наблюдать… Не забывай про это!

В одно мгновение он все понял: предстояли дни и даже недели притворства, а если у него все-таки появится шанс, в какой-то момент его наверняка поймают. Навалилась депрессия… но не вызвала стремления заполучить таблетку, а скорее помогла взять себя в руки.

Он подумал о Чарли, и это помогло еще больше.

Энди медленно поднялся с кровати и прошел в гостиную.

– Что случилось? – крикнул он. – Мне страшно! Где мое лекарство? Кто-нибудь? Принесите мне лекарство!

Он сел перед телевизором, его лицо выглядело тупым, вялым, обрюзгшим.

Но за этой ничего не выражающей маской мозг – мышца, которая могла сдвинуть мир, – работал все быстрее и быстрее.

12

12

Как Энди Макги не мог вспомнить детали своего сна, так и Чарли не могла вспомнить весь долгий разговор с Джоном Рейнбердом – в памяти остались лишь обрывки. Она не могла точно сказать, почему поведала всю историю долгого пути, который привел ее в это подземелье, или заговорила об остром чувстве одиночества, вызванного разлукой с отцом, и об ужасе, который испытывала, опасаясь, что Контора все-таки найдет способ заставить ее продемонстрировать пирокинетические способности.

Отчасти дело было в отключении электричества, в уверенности, что их не подслушивают. Отчасти – в личности Джона, которому пришлось столько пережить, в его такой трогательной боязни темноты и вызванных этой темнотой воспоминаниях об ужасной земляной яме, куда его посадили эти конги. Он спросил Чарли, почти безразлично, почему ее заперли, и она начала рассказывать, чтобы отвлечь его от переживаний. Но очень быстро все изменилось, потребность выговориться нарастала, слишком долго она держала это в себе, и теперь слова хлынули бурным потоком. Раз или два она всплакнула, и он неуклюже обнял ее. Такой милый… он многим напоминал ей отца.