– Я предлагаю, – сказал он, поднимаясь на ноги и добродушно поблескивая единственным глазом на изуродованном лице, – не вносить никаких изменений в установленный порядок. Прежде вы исходили из того, что у девочки, вероятно, нет способности, наличие которой – и вы все это знали – раз двадцать подтверждалось документально, а если она есть, то слабая, а если не слабая, то девочка, возможно, никогда больше не продемонстрирует ее. Теперь вам понятно, что вы ошибались, и вы по-прежнему хотите огорчить ее.
– Это неправда, – раздраженно бросил Хокстеттер. – Просто…
– А вдруг ей захочется поджечь квартиру, в которой она живет? – осторожно спросил сотрудник, отвечавший за видеозапись эксперимента.
– Если бы она хотела, то давно бы это сделала, – ровным голосом ответил Рейнберд, и комментариев не последовало.
И теперь, когда они с Чарли покинули пруд и по лужайке направились к красной с белым конюшне, Рейнберд громко рассмеялся.
– Думаю, ты их правда напугала, Чарли.
– А ты не испугался?
– А чего мне пугаться? – ответил Рейнберд и потрепал ее по волосам. – Я превращаюсь в младенца, только когда темно и нельзя выбраться.
– Джон, ты не должен этого стыдиться.
– Если бы ты хотела меня поджечь, – сказал он, немного изменив слова, произнесенные на совещании, – то давно бы это сделала.
Чарли тут же замерла.
– Мне бы хотелось, чтобы ты никогда… никогда такого не говорил.
– Чарли, извини. Иной раз мой язык бежит впереди мозгов.
Они вошли в конюшню, полутемную и пахучую. Вечерний солнечный свет наклонно падал в окна, в его полосах сонно покачивались пылинки-мотыльки.
Конюх, расчесывавший гриву вороного мерина с белой звездой во лбу, оглянулся, увидел Чарли и улыбнулся ей.
– Ты, должно быть, маленькая мисс. Мне сказали, что ты можешь к нам заглянуть.
– Она такая