Джек сказал Цецилии, что, по его мнению, она пишет просто превосходно. Пожилая женщина повернулась к нему с напряженно-непроницаемым выражением лица.

– То, что вы написали, – настоящая вещь. Можно я прочитаю сегодня всем?

– Пожалуйста, – сказала Цецилия, – как вам будет угодно.

Вероятно, она плохо слышит, подумал Джек, и задал другой вопрос:

– Надеюсь, вы работаете еще над чем-нибудь?

– Над чем, вы говорите?..

– Над чем-нибудь новым? – сказал Джек уже громче.

– Да, конечно. Сейчас я пишу про чистую неделю, в некотором роде – это терапия…

– Пишут не с целью самотерапии, – строго молвил Джек Смоллет. – По крайней мере, настоящие писатели.

– Побуждения могут быть разные, – ответила Цецилия Фокс, и голос ее был непроницаем. – Главное – результат.

Сам не зная почему, Джек почувствовал себя отвергнутым.

Рассказ «Как мы начищали кухонную плиту» был прочитан студийцам вслух. Джек имел обыкновение зачитывать рассказы сам, не называя имени автора. В этом не было необходимости, все и так угадывали. У него был красивый голос, и нередко, хотя и не всегда, произведение слушалось лучше, чем в авторском исполнении. Находясь в подобающем настроении, Джек использовал читку как способ иронического разгрома.

Представляя студийцам «Как мы начищали кухонную плиту», он испытывал удовольствие. Читал con brio, с жаром, смакуя особенно приглянувшиеся ему фразы. Возможно, поэтому студийцы яростно, чуть ли не с рычанием, как свора гончих на добычу, накинулись на стиль рассказа. Они с лету швырялись безжалостными оценками: «затянуто», «нескладно», «бесчувственно», «мелочно-подробно», «напыщенно», «вычурно», «воображалисто», «погрязло в прошлом».

Манера изложения удостоилась не менее увлеченной критики. «Нет внутренней пружины», «нет авторской позиции», «сплошное словоблудие», «сюжет размазан», «не слышен голос автора», «нет искреннего чувства», «отсутствует живой человеческий интерес», «кто это будет читать?».

У Бобби Маклемеха, который, возможно, был самым талантливым среди студийцев, рассказ Цецилии Фокс о том, как начищали плиту, вызвал смутную обиду. Сам Бобби создавал монументальный опус, с каждым днем все более разраставшийся, где в подробностях изображал свои детство и юность. Он дотошно описывал корь, свинку, походы в цирк, школьные сочинения, влюбленности. Не забывал ни единого неуклюжего приставания – у себя дома, дома у девочек, у хозяйки на квартире в студенческие годы, ни единой попытки прикосновения к девичьей ли груди, к поясу ли для чулок. Он зло насмешничал над соперниками, высвечивал нечуткость родителей и преподавателей, объяснял, почему бросал непривлекательных девчонок и не хотел дружить с кем попало. Бобби заявил, что Цецилия Фокс «замещает людей вещами». Что ее отрешенность – не достоинство и нужна ей лишь затем, чтобы скрыть собственную беспомощность перед миром. «И в конце концов, – рассердился Маклемех, – отчего меня должен волновать дурацкий метод начистки плит, да еще с помощью ядовитого вещества, которым сегодня никто, слава богу, не пользуется? Почему бы автору не рассказать, к примеру, о чувствах какой-нибудь бедняжки-служанки, которой в те времена приходилось размазывать эту дрянь?»