Они так ласково окружали меня в воде, такие томные и изящные – они пели мне прощальную песнь, а их длинные волосы облаками реяли вокруг. Песня помогла мне пройти через границу времени: я словно бы плыла сквозь их голоса, и вместе с тем сквозь воду и свет. Когда я увидела трепещущую поверхность чуждой воды, я все еще слышала их – далекое пение водяных фей, такое красивое, чарующее, неотступное.

Мне надо было повернуть в тот момент, вернуться домой, но я уже ощутила странную, мелкую глубь, на которую выплыла. Лицо и колени стукнулись о камни, и мне пришлось разорвать поверхность. Я неуклюже встала, пытаясь не упасть на каменистой отмели, и отвела мокрые волосы, чтобы видеть окружающее. Я сделала первый вдох и тут же учуяла это.

– Як! – взвизгнула я. – Гак! Что же это такое?

Я, наконец, распутала волосы и отвела их с глаз – и взвизгнула снова. Дохлая рыба. Кругом была дохлая рыба. И прекрупная. Сотни рыб на разных стадиях распада качались на волнах и воняли. Они толкались в меня, пока я пыталась выбраться из этой вони; глаза их были подернуты смертной пленкой – там, где не засижены мухами. Я бы и снова закричала, но для этого надо вдохнуть. Я уже задыхалась, будто живая рыба, коротко и быстро хватая воздух открытым ртом и пытаясь выбраться из реки как можно скорее. Камни были скользкие от мха, я отчаянно махала руками, в ужасе от перспективы оступиться и рухнуть опять в дохлую рыбу. Одежда тоже не слишком помогала: длинное платье промокло, облепило колени, путалось под ногами. На каждом шагу мухи тучами взлетали с рыбы и с жужжанием лезли в глаза.

Вот так, полуслепая, ругаясь, на чем свет стоит, и хватая ртом воздух, как рыба, я восстала из реки и упала в объятия смертного.

– Ты чего здесь делаешь? – завопил он.

Я чувствовала, как изумленно колотится его сердце, а сухая рубашка стремительно промокает от моего тела. Я осторожно открыла один глаз. Я стояла в грязи, которая медленно ползла между пальцами ног, и настроения мне это отнюдь не улучшило. Ну, хоть не упаду теперь. Пойманный мною смертный оказался очень хорошенький: прямые золотые волосы падали на лоб, а глаза были в цвет мягкой синевы наших жидких небес, а не этого свирепого бело-голубого сияния, что лилось сейчас нам на головы. На нем была рубашка, а на рубашке на листе кувшинки сидела лягушка и невероятно длинным языком пыталась поймать крошечную летучую лошадку. Неплохой повод начать разговор – если бы я только что не вылезла из реки, полной других, менее приятных поводов.

Надо было что-то ответить – ну, я и ответила: