– Ну, что, пошли? – спросила она у дубовика.

Он не ответил, зато фыркнул на нее, как ребенок: хочу того, за чем ты пошла, а чтобы уходила, не хочу. Вот и делай с этим, что хочешь.

– Неблагодарная ты тварь, – отозвалась Бабуля с некоторым удовлетворением.

Выходя со двора, она снова поглядела на расколотый дубовый ствол. Не иначе, вчера один из громовых залпов и правда оказался божьей карой с небес? Или это шальной осколок бомбы прилетел и раскроил старое дерево вдребезги, словно оно было из мягкого масла? Купы листвы еще шевелились под ветром – еще держались на тоненьких стебельках… отходящих от веток… выпростанных из толстых, расщепленных сучьев. Не знали листья, что они уже мертвы.

Бабуля закрыла зонтик, радуясь дождевой мороси на лбу, и оперлась на него как на вторую клюку. Ее артритные запястья успели разболеться уже к середине доски; дюйм за дюймом Бабуля кренилась все больше набок, но тактика сработала, и в канаву она не кувыркнулась. Луг стоял весь в высокой, спелой траве, готовой к покосу. И никого, кто бы ею занялся. Трава тоже умрет.

Рой летних насекомых, нечувствительных к драме войны, устроил свою собственную жужжащую, мятущуюся тучу на высоте ее плеча. Бабуля решительно протолкалась сквозь нее, неотрывно глядя на конек школьной крыши за грядой тополей.

Тополя, как оказалось, тоже все стояли в щепе и изломах, а восточная стена школы, когда-то из розового камня, была истерзана снарядами и повалилась внутрь, во двор. Ставни сорвало с петель или вбило в дом через разлетевшиеся стекла. Рядом с останками двери красовалось несколько пар кем-то брошенных и чудесным образом не пострадавших деревянных сабо. Детей здесь не бывало уже по меньшей мере неделю, а может и больше. Зато коза, малость свихнувшаяся от горя и одиночества, оказалась на месте и упорно воевала с привязью. Лоб ее был весь в ссадинах от тщетных попыток спастись.

У Бабули была нужда и коза, а у козы – молоко. Еще у Бабули были скрюченные артритом пальцы. А вот чего у нее не было, так это ведра. Ведро она забыла.

– Ты! А ну кончай вопить! – оборвала она козу. – У меня дома маленький ребенок, и ему надо то, что ты даешь. Я не могу думать, пока ты так шумишь.

Она поискала кругом по руинам, роясь в мусоре клюкой и зонтом, но не нашла даже детской оловянной чашки.

В итоге Бабуля надоила козу в самые большие из имевшихся в ассортименте деревянных башмаков. После этого она расстегнула пуговички у себя на платье, погрузила сабо носками вниз как можно глубже между тем, что осталось от ее грудей, и поплотнее застегнулась. Молоко плескалось на каждом шаге, но шла мадам Готье медленно и надеялась, что хоть что-нибудь до дома донесет. В любом случае, лучшего не дано. Ей, в конце концов, восемьдесят шесть… или восемьдесят четыре? А, какая разница. Короче, чего от старухи ждать?