Глаза Кизил расширились, губы сладостно разомкнулись, обнажая ряд крошечных сверкающих зубок.

– Страхи? Превосходная монета!

Ну, вот. Обратного хода уже нет.

– Ты ей скажешь, где сейчас Пег?

– Договорено!

Волшебные слова.

– Давай уже, черт тебя раздери, – проворчала я Мо.

– Она боится иголок.

Мо бросила на меня косой взгляд, втайне страшно довольная, что сумела заключить сделку, но еще достаточно осторожная, чтобы не торжествовать, когда я так явно хочу дать ей в бубен.

Кизил снова взвизгнула, вне себя от восторга, и слово ушло в стены. У меня здесь есть враги, и сейчас они, возможно, уже прочесывают сонные лавки на предмет оборудования для подкожных вливаний.

– Где ребенок? – потребовала ответа Мо.

Кизил исполнила пируэт.

– Дуры. Она там, где вы ее оставили.

– И что это должно значить? Лиз?

Я застонала.

– У тебя.

Мы двинулись к дому Мо. Кизил лениво тащилась следом. Естественно, мы нашли Пег отвисающей в гамаке. Она вся была обкапана пиксивоском, словно над ней долго таяли свечи; оранжевая корка облекала ее целиком и нарезалась на аккуратные ромбики, там где просачивалась через гамачную сетку. Тонкий стебелек сифона для снов поднимался у нее над лицом, раздвоенный, как рыбья косточка – каждый отросток загнут в уголок глаза. Стволик сифона выходил наружу через дырочку в воске, а воронка изрыгала запчасти снов Пег: кушетки, книги, ксилофоны. Сны были ярче, мощнее, чем у обычного тинейджера, словно Пег не была худосочной, как большинство детей в ее возрасте.

Оплавленная кислотная ночная маска – моя собственная, старая, потрясенно осознала я – лежала рядом с ней на подушке.

– Вот откуда во сне, который прикончил фею, столько силы, – пробормотала я. – Ты всю дорогу защищала ее.

Феи то влетали, то вылетали, обрывая с человеческих снов шелуху, кромсая их плоть в пыль, извлекая из нее предметы и с жужжанием уносясь прочь.