Она не ответила. За сетчатой дверью была купающаяся в сумраке кухня, слишком тихая, чтобы там находилась мать. Она ушла в другие комнаты.

– Я буду на крыльце, – добавил я. – Буду ждать здесь. Если потребуется, весь день.

С гулко бьющимся сердцем я сел на крыльцо, поставив ноги на верхнюю ступеньку, спиной к двери на кухню.

Позднее я понял, что, должно быть, приехал к ее дому с подсознательным намерением вызвать у нее именно такую реакцию, заставить прибегнуть к крайнему средству защиты от ответственности. Пистолету.

В тот момент я, однако, мало что соображал, мысли путались, и я представить себе не мог, что же следует предпринять.

Глава 53

Глава 53

Из подушечки большого пальца торчал толстый торец шипа. Я вытащил шип, но кровоточащая ранка горела, словно в нее налили кислоты.

Я сидел на крыльце материнского дома, переполненный жалостью к себе, словно в меня впился не один, а все шипы тернового венца.

Ребенком, когда у меня болел зуб, я не мог рассчитывать на материнскую ласку и участие. Моя мать всегда обращалась к отцу или соседу, если возникала необходимость отвезти меня к дантисту, тогда как сама удалялась в спальню и закрывала дверь. Оставалась там на день или два, а выходила оттуда лишь в полной уверенности, что я больше не буду донимать ее своими жалобами.

Малейшее повышение температуры или больное горло она воспринимала как кризис, с которым не могла справиться. В семь лет, в школе, у меня случился приступ аппендицита, и прямо с занятий я попал в больницу. Если бы это произошло дома, она оставила бы меня умирать в моей комнате, тогда как сама с головой бы ушла в успокаивающие книги, музыку и прочие компоненты ее личного perfecto mundo, ее «идеального мира».

Мои эмоциональные потребности, мои страхи и радости, мои сомнения и надежды, мои несчастья и тревоги так и оставались моими. Я разбирался со всем сам, без ее совета или сочувствия. Мы говорили только о том, что не беспокоило ее, не заставляло что-либо подсказывать, предлагать.

Шестнадцать лет, проведенных вместе в этом доме, мы жили в одном мире, но в разных плоскостях, которые лишь изредка пересекались. И из воспоминаний детства наиболее яркими у меня остались щемящая душевная боль одиночества и ежедневная борьба с опустошенностью души, которую эта боль вызывала.

В тех же печальных случаях, когда события заставляли пересечься плоскости, в которых мы существовали (речь идет о кризисах, которые моя мать не могла выносить, но и избежать их не удавалось), она прибегала к одному и тому же средству. Пистолету. И ужас, вызываемый каждым из тех случаев, плюс чувство вины приводили к тому, что я предпочитал одиночество любому контакту, который мог выбить ее из колеи.