– Ешь, Озма, – велела Зилла. – Ешь. Ты нужна мне здоровой и сильной. В следующий раз твой черед призывать ужин.

Поужинав, Зилла улеглась спать в карете. Озма прилегла на земле, опустив голову на кучку белых лепестков, а констебль, императрица и мальчуган-котенок свернулись клубочками в ее волосах.

Зеленые жуки с язычками пламени на спинах сновали по лагерю всю ночь напролет. Похоже, пламя им ничуть не мешало, и выглядели они просто прекрасно. Стоило Озме проснуться среди ночи, и земля вокруг оживала, озаренная крохотными, движущимися зелеными огоньками. Странная это вещь – колдовство. Иногда оно поражало своей красотой, а порой Озме казалось, что колдовство и вправду тяжкий грех, в точности как говорят священники. Да, можно убить, можно обмануть, можно украсть, но если поставишь в храмах достаточно свечей, будешь прощен. Однако женщина, что поедает чертенят, ловит духов и держит их на лентах с амулетами – ведьма, а ведьмам прощения нет. А ведь у Озмы на всем белом свете не было никого, кроме Зиллы, и у Зиллы не было никого, кроме Озмы. Что ж, может, дома все будет иначе.

Чем дальше, тем больше Озме казалось, будто Зилла чего-то ищет, чего-то ждет. Через четыре дня после гибели Нерена лошади заметно отощали. Подножного корма для них по дороге почти не попадалось. Большая часть ручьев пересохла. Карету пришлось бросить, и Зилла пошла дальше пешком (ни одна из лошадей ее бы не повезла). Озма ехала за ней верхом, а на вторую лошадь навьючили карты и сундуки Зиллы. Двигались они на север, и вокруг не было ни городка, ни деревни, где Зилла могла бы заработать денег гаданиями или торговлей амулетами. Одни только брошенные фермы да густые леса, по словам Зиллы, кишмя кишевшие разбойниками, а то и кем похуже.

Вина больше не было. Зилла его прикончила. Пили мутную воду из тех же ручьев, где поили лошадей.

Ночью Озма, кольнув иглой палец, выжала на землю несколько капель крови – для духов. А вот в Абале духов кормили кровью слуг. Конечно, одному духу много крови не нужно, но там, в Абале, духов у них было великое множество. При виде измазанных кровью губ императрицы и мальчугана-котенка, жадно лижущего языком окровавленную землю, Озме сделалось чуточку дурно. К счастью, констебль ел чинно, изящно, словно живой.

По ночам ноги Озмы страшно ныли. Казалось, они растут – растут с бешеной скоростью. Бинтовать грудь она то и дело забывала, но Зилла, похоже, не замечала этого. По ночам она уходила из лагеря, оставляя Озму одну. Порой не возвращалась до самого утра.

– Не зевай, не моргай, что я вижу, угадай, – сказал констебль.