Пугайка был большеглаз, и худ как мир, который лучше доброй ссоры. Глаза его были велики по ясным причинам, а худоба происходила непосредственно от хозяина.

Как всем известно, страшки питаются нашими страхами и тревогами, а Иван Петрович к старости совсем страх потерял. Жена его умерла от скоротечного рака лет пять назад. Через год в Чечне пропал без вести старший сын, а потом Петрович плюнул на порог своей квартиры и отчалил на дачу. Словом – жилось Пугайке не сладко.

Зато чулан ему достался замечательный – вместительный, забитый обломками и сокровищами извилистой хозяйской жизни. В глубине, между мешком редкозубой кукурузы и бутылью домашнего вина, повернувшейся к миру сизыми сливовыми попками, стоял старый самовар с отпаявшимся носиком. Там Пугайка и свил себе гнездо.

Старенький он совсем стал. Бодрствовал редко, работал спустя рукава, поскольку знал – Петровича всё одно ничем не проймешь. Срамно сказать – от бескормицы к спячке готовиться решил.

Летом хоть соседи заглядывали – Кошма с соседнего участка да Боян с Виноградной. Кошма – дама видная. Ее хозяйка, баба Люда, обремененная пятью внучатами разнообразных возрастов, боялась с утра до вечера, иногда и на ночь прихватывала. А чего не бояться-то? Старшего внука в милицию на учет поставили – почтовые ящики в подъезде, оболтус, поджигал. Младшая внучка, закончив с обстоятельным диатезом, подхватывала насморк. Все промежуточные внуки тоже регулярно давали прикурить, да еще и дед ей достался…

Хозяин Бояна, долговязый слесарь Юра, родни не имел. Зато у него был лучший друг, основа целого веера страхов – телевизор. Уж чем только Боян не лакомился! От сытного страха за здоровье до беспокойства за судьбы кубинского народа.

Соседи Пугайку жалели, угощали, ненавязчиво так, чтобы не обидеть. Но осенью страшки потянулись за хозяевами в город, и Пугайка остался один – ложись да помирай.

В тот день Пугайка проснулся рано. Выбрался из гнезда, отдернул шторку, глянул на деревце пустостраха. Было оно о трех ветвях. Первая, самая толстая, плодоносила страхом о себе. Вторая, потоньше, страхом за других. Ну а третья – страхами о мире. Ничего-то пустострах за ночь не отрастил, лишь на третьей ветке вырос сморщенный шарик – страх ранних заморозков. Пугайка отделил плодик от сухонького черенка и припрятал. Посыпал корни мурашками да полил деревце холодным потом из леечки.

– Э-хе-хе, – сказал Пугайка, – так и с голоду помереть…

В стенку самовара кто-то постучал.

– Хозяева! Дома кто есть?

Хозяин ойкнул и высунул головенку. Внизу стоял раскормленный юнец.