— Я думала, пропорцию уже поменяли. Что из-за возможностей современной медицины теперь считают пять к одному.

— Хорошо, сто пятьдесят. А выглядит на двадцать. Какая разница? Он не стареет. Я не знаю, как это объяснить.

— То есть все эти годы он был абсолютно таким же?

— Не совсем. Он выглядит так же, но он меняется, пробует что-то новое, учится…

Я чуть не сказал «развивается», но остановился. Я и так уже наболтал лишнего.

— Например? — Она налила себе еще вина. Я к своему не прикоснулся.

— Хм. Ну, разное.

— Приведи пример. Что он сейчас умеет из того, что не мог, когда ему было семнадцать.

Я мог бы перечислить десятки таких вещей, но ни одна не приходила мне сейчас на ум. Все это заслонялось одним невероятным фактом, о котором я не хотел упоминать: он разговаривает. Мне что, придется потом объяснять, что он бегло говорит по-английски и что голос у него мягкий, почти шепот, этакое мурлыканье на выдохе. Его гортань не была приспособлена для речи, поэтому обучение заняло много времени. Но меня он понимал задолго до того, как сам научился говорить.

Мне что, придется потом объяснять, что он читает запоем, обожает обсуждать политику и выражает свою гражданскую позицию оригинальными способами, например, мочится и испражняется на каждый «Хаммер», что имел глупость припарковаться в нашем районе.

Сказать ли, что после их первой встречи он сказал мне: «Она — тот, кто тебе нужен, Джеффри»? Это было бы слишком мелодраматично, не находите? С самого начала Бен предложил, а я согласился, что любое упоминание его лингвистических способностей просто недопустимо, и в присутствии посторонних он никогда не говорил четко, разве что слово-другое, что легко можно было принять за ослышку. Он был убежден, что, узнай кто о его таланте, его навеки запрут в неволе, а потом и препарируют, чтобы разгадать его секрет. Он всегда был склонен к театральным эффектам, но здесь, боюсь, мой кот был прав. Но как же мне не рассказать все Шэннон? И в этот момент Бенджамин вернулся на кухню. Он одарил меня таким взглядом, словно мы опять были в кабинете доктора Как-бишь-его-там, который заварил всю эту кашу, и настало время анализов.

— Он говорит мне, когда пора менять наполнитель в лотке, — сказал я. — У него есть… э-э-э… особое мяуканье.

Она подняла Бена на руки и прижала к груди.

— Это правда, малыш Бенни? И чем же мы заслужили такое чудо, как ты? — Она посмотрела на меня поверх его мурчащей головы. — Я только что поняла. Ты ведь всю жизнь с ним прожил.

Я не совсем понял, что она хотела этим сказать, что это значило для нее, а она не пожелала развить тему.