— Хорошо, — отец Никон кивнул. — Но почему вместо того, чтобы спросить у него о причинах, ты убежала ко мне?

Фрося вновь опустила глаза. Вот что на это сказать? То, что она побоялась услышать, что не нужна более? Что она привязалась к мужу и не знает, что теперь с этим делать? Что сегодня с утра ей жутко хотелось апельсин, а в положенный срок кровь так и не пошла?

— А к кому мне идти, отче? Скажи, и я пойду! — почти прокричала она.

— Тише, деточка, тише! Я не хотел тебя обидеть. Но с мужем говорить надо, тогда и горевать не придётся. Мне-то, старому, короткий срок остался, а вам ещё долго под руку идти, если Повести твоей верить. А убегать не выход, жизнь всё равно догонит.

Фрося вздохнула:

— С боярами-то что делать?

— Давить их надо, как гнид, — раздалось от двери. Князь Давид стоял и смотрел на заплаканную супругу с тревогой. — Ты чего умчалась на ночь глядя, ладо?

— А ты отчего не предупредил, что боярам скормить меня собираешься?

— Я этим собакам даже костей не кинул бы.

— Мог бы сказать, — уже спокойно произнесла Фрося.

Давид скинул заснеженный плащ и помог супруге подняться с пола.

— Да я и сам не знал, что так обернётся. Только иначе никак бы не вышло. Не бойся, если поеду куда, поставлю подле тебя людей верных. Илья ни на шаг отходить не будет. Матушку попрошу гадюшник этот успокоить. В остальном сдюжишь, я в тебя верю. Отче, ты как?

Отец Никон кивнул. Как он? Плохо. Долгую жизнь прожил, а умирать все равно не хочется, но сердце износилось и всё хуже бьется в груди, старая рана напоминает о себе всё чаще и чаще, да головные боли изматывают день ото дня. Подводит тело и именно тогда подводит, когда нужно больше обычного.

— Помогу, не оставлю.

Проверить счетные грамоты всё же пришлось. Для этого сначала понадобилось разобраться с буквенной системой записи цифр. Тиун же княжеский, который вёл хозяйство во дворце, вообще записывал все расчеты глаголицей, видимо, надеясь, что никто не поймёт да разбираться не захочет. Пришлось позвать в подмогу княжеского писца. Тот сначала нос кривил, мол повесили на бабу-дуру, а он как крайний всю работу делай. Но после глянул внимательней, почесал затылок да полез в записи свои, ещё в ученье сделанные, и нашёл-таки глаголицу, помог понять, что к чему. Правда заметив, Фросины закорючки, не удержался, спросил, что за письмо такое хитрое? Пришлось объяснять, что на востоке так цифры пишут, а на западе, в Риме — иначе. В общем, писарь ушёл от Фроси довольный новой наукой и помогать вызвался добровольно, уж больно ему любопытны были эти «цифры арабские» да сложения в столбик. Фрося же, разобравшись наконец с записями, пошла в гончарную лавку.