— Верно ты всё сказала. Уяснили мысль мою, бояре? — Давид обвёл всех взглядом, а после повернулся к слуге и велел:

— Неси стул резной ещё один, да ставь подле моего.

Ответом была звенящая тишина. В тишине убежал холоп, в тишине принесли высокое деревянное кресло, в тишине села на него Ефросинья.

— Вот мое слово, мужи Муромские. В моё отсутствие или по смерти моей, при малолетнем сыне править княжеством будет супруга моя Ефросинья. Понятно ли вам сказанное?

— Ясно, — послышался разрозненный гул недовольных голосов.

Фрося ощутила на себе чужие взгляды, полные злобы. «Что ж ты творишь, Давид?! Зачем?» С этой самой минуты она за свою жизнь не дала бы и ломаной ногаты. Недовольство бояр можно было трогать руками, настолько плотно оно клубилось в гриднице. Одно радовало, что яды и болезни, благодаря изменению генома, ей должны быть не страшны. Но есть масса способов убить или подставить, да так, что со стороны будет гладко всё, не подберёшься.

— Так же я прошу тебя проверить счетные грамоты, — добил Фросю Давид.

Ефросинья не помнила, как отсидела остаток собрания. Едва бояре разошлись, она подскочила со своего кресла и умчалась прочь. Давид, кажется, её окликнул, но разговаривать сейчас с ним не было никакого желания. Ведь он сейчас сам дал боярам в руки все козыри для её уничтожения. Зачем? И так понятно, что с получением Муромского стола вопрос с заменой супруги на более подходящую встанет. Но мог бы сказать всё, как есть. Она бы поняла, вроде и отношения сложились доверительные, поэтому собралась бы да уехала, освободив место для более «достойной» пассии. Тяжело было бы, больно, всё же успела она врасти в Давида, раскрыться ему так, как не раскрывалась никому.

Схватила короткий соболий кожух, шерстяной плат, да помчалась на конюшню. Сил находиться в этих стенах не было.

— Сани возьми, хозяйка! — увещевал конюх. — Куда по холоду да в седло?! Едешь-то далеко? Что князю сказать?

— Ничего! — рявкнула Фрося, влезла в седло и выехала прочь.

По городу пришлось идти шагом, но за его воротами можно было пустить коня рысью, давая волю эмоциям. Ни одной дельной мысли в голове не было. Сама того не замечая, она направилась в Борисоглебский монастырь. Отец Никон ещё две седмицы назад прислал весть, что болеет, и просил его не беспокоить, но сейчас Фросе очень нужна поддержка старца. Обратиться попросту больше было не к кому. Не пойдешь же к матери Фотинье или к Настасье с такими проблемами.

Фрося постучалась в дом к игумену и замерла в ожидании: «А вдруг ему настолько плохо, что он в монастырской лечебнице? Возраст всё же, — пока ждала, разозлилась на себя, — Ну и что, что просил не приезжать, ну и что, что переписывались раз в несколько дней?! Могла бы и раньше наведаться, подождал бы и переезд, и склоки бабские. Так нет же, прибежала только, когда лихо случилось».