Я мотаю головой в отчаянной попытке разбить ему нос, но он только смотрит на меня: так пристально, так пытливо, словно и правда очень хочет, чтобы я его поняла.

– Я мог оставить малыша Питера в чулане навсегда, – произносит Ликорис, – но я хотел, чтобы он жил. Так было безопаснее для нас обоих. Я уходил в чулан, а он оставался у всех на виду. Он ведь ничего не помнил об убийстве. Он остался тем же славным мальчуганом, которым был до того. Так он смог пройти все исследования, которые ему устроили копы и врачи, ведь я понимал: если они увидят меня, то запрут нас обоих в психушке до конца жизни. А так никто ничего не заподозрил, и малыша Питера просто отпустили, решив, что ему повезло и его память избавилась от всех плохих воспоминаний. Вместо этого врачи сосредоточились на нашем папаше: тот даже на суде упорствовал, что воздал жене по заслугам, что у него были доказательства её неверности. А все доказательства – фото, где наша мама танцует с коллегой на корпоративе. Отца признали невменяемым и упекли в психушку… Нет, не в палату с мягкими стенами и не в смирительной рубашке, потому что он вёл себя мирно. И хорошо – иначе было бы куда труднее его убить.

Его рука рассеянно скользит по моему тела в небрежной ласке, словно поглаживая кошку.

Прикосновения тех же рук, что ночью сводили меня с ума, теперь вызывают дрожь омерзения.

– Конечно, я убил его. Сразу, как научился сносно контролировать дар. Во время очередного посещения отправил малыша Питера в чулан и довёл до апофеоза всё самое страшное, что было в нашем папаше. Боль, отчаяние, чувство вины, дремавшее где-то на дне его душонки… разбудил в нём такое жгучее желание покончить с собой, что он бился бы лбом об стену, если б не нашёл способ получше. Он стянул где-то карандаш, сунул себе в нос и ударился головой об тумбочку. Вогнал карандаш себе в мозг. Позже я не раз проделывал подобный трюк… с Грегом Труэ в том числе. С ним было даже проще: он ведь так и не простил себе попытку изнасилования любимой падчерицы. Всё, что понадобилось, – небольшая ночная прогулка. Вылезти из окна номера так, чтобы Рок не увидела, дойти до его дома, а там немного раскачать чувство вины, пригрозить бритвой, заставить написать записку… Никто из вас даже не заметил моего отсутствия. Впрочем, смерть нашего папаши тоже не сочли подозрительной. – Он фыркает – негромко, с лёгкой снисходительностью. – Валентайн умер, но этого было недостаточно, потому что я всё равно чувствовал… жажду. Жаждал снова ощутить вкус чужих страданий. Мы, эмпаты, воспринимаем эмоции так же, как вкус или аромат… Например, чувства, в основе которых лежат естественные человеческие эмоции, куда лучше внушённых. Поэтому я не возражал, что Питер не использует дар на вас с Рок. Ему нравилось чувствовать её симпатию, твою любовь. Но для меня чужая боль, страдания… падение в бездну отчаяния с вершины блаженства, мучительная эмоциональная агония… это мой личный наркотик, который не сравнится ни с чем. – Он улыбается своим мыслям. – Сперва я убивал животных. Довольно долго. Я был очень осторожен, я выходил из чулана и брал контроль в свои руки лишь тогда, когда был уверен, что этого никто не заметит. Но в конечном счёте малыш Питер стал догадываться. Трудно не догадаться, когда то и дело несколько часов твоей жизни просто выпадают из памяти. Как будто засыпаешь наяву средь бела дня, просыпаешься вообще в другом месте и находишь шерсть и пятна чужой крови где-нибудь на штанине, а потом бабушка рассказывает тебе, что соседскую псину нашли на помойке выпотрошенной… Тогда я ещё был не настолько осторожен, как сейчас. Так что в итоге нам с малышом Питером пришлось встретиться. И договориться. – Наконец убрав руку с моей груди, Ликорис задумчиво подпирает ею подбородок. – Ясное дело, он сперва пришёл в ужас. Но, в конце концов, я всегда заботился о нём. О его безопасности. Я забрал его боль себе и стал тем, чем иначе бы стал он. Это благодаря мне он мог жить полной жизнью, испытывать чувства, быть счастливым, насколько может… А всё, что я требовал взамен, – чтобы никто не узнал обо мне. Да ещё подкармливать меня время от времени. Помогать утолить жажду. По-моему, вполне приемлемая цена.