– Именно так вы и поступили с Маркусом, если не ошибаюсь, – медленно произнёс Уилл, а затем отодвинул край одеяла, обнажая золотой обруч, но при этом стараясь держать его сквозь ткань, не касаясь голыми руками. – Ты чувствуешь его, правда? – Джеймс одарил собеседника таким взглядом, что утвердительного ответа не требовалось. – Каково это? Больно?

– Не больно, нет. Это… – Пленник осёкся и посмотрел на Уилла ещё более уничижительно, сказав этим всё.

«Ты ведь желаешь его. Желаешь его так же сильно, как он желает тебя…» – говорил Готье.

Джеймс тяжело дышал. Его щёки раскраснелись, а всё внимание было сосредоточено на ошейнике.

– Значит, ты действительно жаждешь надеть его, – проговорил Уилл и приблизился к пленнику, переступая через сухие листья и грязь на полу кухни.

– Нет! – выкрикнул тот.

– Готье сказал, в прошлой жизни его предок отпилил тебе голову после казни, чтобы заполучить реликвию. Это правда?

– Я не знаю, – Джеймс повторил то, что уже говорил прежде.

«Я не помню ту жизнь». Сейчас он сказал это зло, раздражённо, словно очень хотел бы вспомнить, но не мог.

– Но ты узнал ошейник. И понимал, для чего он предназначен. Откуда? – Джеймс не ответил, лишь тяжело дышал. Уилл продолжил: – Палач отпилил тебе голову, потому что реликвия не снималась. Ты знал об этом?

– В этом вся суть, ведь так? – отозвался Джеймс, похоже, в слабой попытке защититься. – Трофей Саймона остаётся им навсегда.

– Как думаешь, тебе было ненавистно следовать тем приказам? – Когда Уилл заговорил, ему показалось, что сила ошейника вплеталась в голос. – Ты оставался собой под властью этих чар? Или они захватили твой разум настолько, что ты в самом деле верил, будто действуешь по собственной воле?

– Ого, да тебе всё это, похоже, доставляет удовольствие. Как и во время допроса, когда ты пригвоздил меня к креслу рогом, а потом выдернул его. Что ж, надень на меня ошейник. Или боишься?

– Повернись спиной, – велел Уилл.

Джеймс вспыхнул, но всё же подчинился, точно реликвия уже оказалась на нём, однако напоминал не до конца объезженного скакуна, когда замер, чуть дрожа, мокрый от пота. Уилл долго смотрел на обнажившуюся шею пленника, после чего протянул руку и положил ладонь ему на спину между лопатками, чувствуя горячие, сведённые от напряжения мышцы под шелковой тканью жилета и рубашки. Затем скользнул пальцами ниже, к скованным запястьям Джеймса. Его горло, полускрытое прядями золотистых волос, казалось нагим, уязвимым. Всем своим существом Уилл ощущал волю ошейника, который был как никогда близок к шее, для которой предназначался.