Задача была ясна. Мрачная, страшная, но вполне ясная задача.

Под предлогом разлива токсичного вещества он прикажет перекрыть восьмидесятую трассу, чтобы изолировать мотель «Транквилити», потом задержит свидетелей и переведет их непосредственно в Тэндер-хилл. Когда все, вместе с доктором Майлсом Беннеллом и другими подозреваемыми сотрудниками, окажутся под землей, за массивными взрывостойкими дверями, Лиленд уничтожит их — и себя самого, — взорвав две пятимегатонные бомбы, хранившиеся на подземных складах вместе с другими боеприпасами. Это уничтожит главный источник отвратительной заразы, гнездо врага. Конечно, останутся другие источники: семья Толк, семья Халбург, остальные свидетели с трещинами в блоках, которые не вернулись в Неваду, кто-то еще… Но Лиленд был уверен, что, когда он доблестно устранит главный источник загрязнения, Ридденаур, пристыженный таким примером самопожертвования, найдет в себе силы довершить начатое, чтобы стереть с лица земли все следы загрязнения.

Лиленда Фалкерка трясло. Но не от страха. От гордости. Он был бесконечно горд — его избрали, чтобы сразиться и победить в величайшей битве всех времен, спасти не только свою страну, но и весь мир от угрозы, равной которой еще не было в истории. Он знал, что способен принести себя в жертву. Страха он не испытывал. Порой он размышлял о том, что́ почувствует в те доли секунды, когда станет умирать от последствий ядерного взрыва, тело его восторженно трепетало в предвкушении того, что он подвергнет себя самой сильной боли, какую может представить себе человеческий разум. Да, он испытает жесточайшую, но чрезвычайно краткую боль и, несомненно, вынесет ее так же мужественно, как любую боль, которую причинял себе сам.

Теперь он был спокоен. Абсолютно спокоен. Безмятежен.

Лиленд наслаждался приятным предвкушением грядущей обжигающей боли. Эта краткая атомная агония будет такой запредельно чистой, что его стойкость, несомненно, будет вознаграждена на небесах — куда он ни за что не должен был попасть, как клялись его родители-пятидесятники, видевшие руку дьявола во всех поступках сына.

Выйдя из «Транквилити» следом за Джинджер, Доминик Корвейсис поднял голову, посмотрел в коловерть пляшущих, кружащихся, бушующих снежинок и на мгновение увидел, услышал и почувствовал то, чего здесь не было.

У него за спиной раздавался атональный музыкальный звон разбитого стекла, все еще сыплющегося из разбитых взрывом окон, впереди виднелся свет фонарей — на парковке, погруженной в жаркую летнюю темноту, повсюду вокруг звучал громоподобный рокот и по непонятным причинам сотрясалась земля; его сердце колотилось, дыхание стало как конфета-тянучка, застрявшая в горле, и он, припустив прочь от кафе, посмотрел вокруг, а потом вверх…