– Ты можешь услышать про меня… разные вещи. Насчет… того, что я делал.

Он стащил с себя стекляшки и надавил пальцами на саднящую переносицу. Его рука тряслась.

– Я… был в Народном Суде. И, в общем… не на той стороне.

Их лица расплывались. Он почти не мог их разглядеть.

– Ты можешь услышать всякое… про Судью. Она…

Лидди сжала его руку.

– Я не хочу знать! Понимаешь? Ты делал то, что тебе приходилось делать, чтобы пройти сквозь это. Вот и все. Все это в прошлом. Как Вальбек. Как Стирия. Теперь мы вместе. И на правильной стороне.

Как и сказала Май: слепое пятно. Она хотела верить только в лучшее. И Броуд чувствовал, что обязан дать ей это лучшее.

Он вытер подслеповатые глаза тыльной стороной руки.

– Ты права. – Нацепил обратно стекляшки. – Ты всегда права.

Он выдавил на лицо полную слез улыбку.

– А все это письмо, которые вы двое написали. Если бы не оно… Вот что меня спасло: ваше письмо.

Лидди озадаченно поглядела на Май. Та ответила ей таким же взглядом и пожала плечами:

– Мы ничего не писали. Хотели бы, но тебе все равно было ничего не передать. К тому же ты знаешь маму – она небольшая любительница писать письма.

Она уже снова занялась гроссбухом, заскрипела пером, выписывая цифры.

Громкий стук в дверь заставил Броуда подпрыгнуть. Ему хотелось сказать Лидди, чтобы не открывала. Чтобы они еще немного побыли вот так, вместе… Но та уже шла к двери.

– Ваша светлость! – проговорила Лидди.

Дверь открылась, и Савин вплыла в комнату. Зури шла за ней, настороженно поглядывая на Броуда своими черными глазами – как обычно, спокойная, со знакомой записной книжкой, зажатой под локтем, со знакомыми часами, висящими на шее. Правда, часы теперь были золотыми, а не серебряными. Похоже, все нынче шли на подъем… За исключением тех, кто уже упал.

Савин взяла Лидди за обе руки, словно старую подругу.