Казалось, каждая часть моего тела сосредоточилась на месте, где его рот впился в мое горло. Мысли разбежались, а внизу живота и между бедер расцвела ноющая боль. Я старалась не забывать о том, что рядом стоит Киеран и следит за моим пульсом, и то, что мы делаем, больше похоже на… на спасение жизни, но я не могла держаться ни за одну из этих мыслей. Каждое тянущее движение словно доходило даже до пальцев ног, и этот трепет, эта ноющая боль все нарастали, разогревая кровь и кожу.

Нужно думать о чем угодно, кроме ощущений от рта Кастила на моей шее, движений его губ, бугрящихся мышц его рук под моими ладонями. Но это было бесполезно, и – о боги! – связь с ним по-прежнему оставалась открытой. По ней по-прежнему шел голод, да, но появилось и что-то еще. У меня во рту возник пряный, дымный привкус. Этот вкус, это пьянящее ощущение переполнили меня. Мое тело дернулось от нахлынувшего желания, а ноги ослабели. Не знаю, стояла ли я еще сама, или же меня поддерживал Кастил. Или Киеран. Мое дыхание стало поверхностным, а ноющая боль переместилась к груди. Внутри нарастало напряжение, становясь почти мучительным – бритвенно-острое наслаждение, оставляющее свои типы шрамов.

У Кастила вырвалось горловое рычание. Внезапно он, сделав глубокий глоток из моего горла, вжался и с неожиданной силой вдавил меня спиной в Киерана. Тот с кряхтением врезался в стену позади нас, и Кастил придавил нас обоих. Его рот двигался на моей шее, а его бедра дернулись на моем животе…

О боги.

Я чувствовала, как он прижимается ко мне. Чувствовала его в себе – его желание и мое, бурлящие и перемешавшиеся. Уши заполнил глухой рев, и я вдруг утонула в потоке ощущений, наплывающих бесконечными волнами. Беспокойство о том, что происходит и что мы не одни – позади нас застрял Киеран, прекрасно сознающий происходящее. Стыд за скользкую влажность, на которую Кастил ответил движением бедер, и его рука опустилась на мою талию. Желание, которое каким-то образом слилось с чем-то более глубоким, чем-то бесповоротным. И неверие. Я обвила рукой его шею и обнимала его, желая утонуть в этом огне, пока не поняла, что уже утонула.

Не знаю, в какой момент все вышло из-под контроля. Когда в том, как он держал меня, как прижимался ко мне, появился не столько голод, сколько стремление утолить иную жажду. Не знаю точно, когда я проиграла сражение с собственным телом. Не знаю, когда я прекратила думать о том, что ко мне прикасается не только тело Кастила, и не к его груди запрокинута моя голова.

Это из-за укуса? Или из-за потребности и желания, зародившихся в ту ночь в «Красной жемчужине» и так и не исчезнувших, превратившихся в огонь в моей крови, вспыхивающий всякий раз, когда Кастил близко? Или во мне, в самой моей сути, есть что-то безрассудное и порочное, позволившее… махнуть рукой и позабыть все на свете? Или сошлись все эти причины? Я не знала, я ничего не знала, когда дрожащие руки Кастила скользнули по моим бедрам, под халат. Он поднял меня на цыпочки, а потом еще выше, закинув одну мою ногу себе на пояс. Нижняя половина халата разошлась, а верхняя сползла с левого плеча. Когда его твердость прижалась к самой мягкой моей части, я сознавала только то, что превратилась в пламень, бурлящий в моей крови. В нечто совершенно незнакомое, дерзкое и бесстыдное. Я стала огнем, а Кастил – воздухом, подпитывающим его.