Кастил убрал из-под меня руку, и кровать качнулась, когда он встал. Охваченная теплой истомой, я смотрела, как он идет к своей сумке, лежащей рядом с кроватью. Что-то достав из нее, он исчез в ванной и закрыл за собой дверь. Я услышала звук воды, льющейся из кувшинов в ванну, а потом плеск. Как он терпит такую холодную воду?

Пошевелила пальцами ног на одеяле, скомканном в изножье кровати, размышляя, не следует ли мне встать или хотя бы натянуть одеяло, но было так уютно, что не хотелось прилагать усилий. Я закрыла глаза и открыла, когда услышала, как открывается дверь. Кастил вышел из ванной в одних только свободных хлопковых штанах, которые держались на бедрах неприлично низко. Мне не следовало так пялиться, но я впитывала вид его подтянутого, мускулистого живота и четкие линии груди и плеч. Он добился такой формы, годами упражняясь с мечом и используя тело как оружие, но смотреть на него…

Это следует запретить.

Кастил поймал мой взгляд, и его полные губы изогнулись. На правой щеке появилась ямочка.

А потом и на левой.

– Мне это нравится, – сказал он.

– Что?

– Как ты на меня смотришь.

Я проследила за тем, как он засовывает в сумку свернутые в рулон штаны.

– Я на тебя не смотрю.

– Значит, я ошибся, – проговорил он. Ямочка на правой щеке осталась.

Он выпрямился, и мышцы на его спине завораживающе заиграли.

Я ждала, что он будет подшучивать над тем, чем мы занимались, но уже второй раз за день ошиблась в том, что касалось его.

Кастил не стал подшучивать.

Он исчез из виду, и мне каким-то образом удалось не обернуться к нему. Через несколько секунд кровать опять прогнулась под его весом. Во мне поднялось удивление. Увидев его в этих штанах, я должна была понять, что он не собирается уходить, но, наверное, я не ожидала, что он останется. День еще в самом разгаре, только наступил полдень.

Кастил схватил одеяло и натянул на меня – на нас, а потом пристроился за моей спиной, как и до этого.

Повисло молчание, заполнив комнату. А потом он сказал:

– Можно… можно я просто обниму тебя? – Я никогда не слышала, чтобы он говорил так неуверенно. – У меня есть дела, и я знаю, что мы не на публике, и то, что между нами произошло, ничего не меняет, но можно… можно мы просто притворимся?

Мое сердце опять заколотилось, и я не знаю, было ли это от кормления или от того, что мы делали потом. Или из-за мягкости его просьбы, из-за прозвучавшей в ней ранимости и от ощущения, что наши отношения еще больше изменились. Может, все эти причины совпали и побудили меня ответить:

– Можно.