На лицах дезертиров проступили явные сомнения. Кто-то все еще держался за веревки, но большинство медленно но верно приходили в себя, поднимали с ледяного пола копья. Леродот, как бы мне не хотелось этого признавать, скорее всего спас нас всех — целая половина гарнизона не ушла прочь с нашими запасами лишь благодаря его речи.

Наконец, священник обернулся, взглянул на меня с теплой улыбкой. Впервые я почувствовала, что этот человек и вправду желает мне добра. В его взгляде чувствовалась безвозмездная, отеческая любовь и сострадание, как те, что когда-то я увидела в глазах Хьялдура.

— Пойдем, Майя, — он мягко коснулся моей руки. — Пойдем. Я помогу тебе.

Словно зачарованная, я пошла с ним наверх, в свою холодную, темную комнату. Масло в лампе уже догорело, от фитиля остался лишь пепел, но священника ничуть не смущал мрак, укрывший нас с головой. Жестом он попросил меня сесть, и сам сел на колени напротив меня, смотря мне в глаза.

— Майя, девочка... — с сожалением в голосе вздохнул он. — Прошу тебя, сбрось груз со своих хрупких плеч. Поведай мне о том, что тебя беспокоит. Позволь мне разделить твои страхи.

"Не делай этого", — вдруг проснулся Дима.

Но было уже слишком поздно.

— Я... — голос дрожал от неуверенности. — Я...

Я рассказала ему все.

Про страх, про боль, про отчаяние. Про то, как сильно я боюсь прихода мертвых, про то, как сильно я этого желаю. Слова сыпались из меня нескончаемым потоком, а Леродот все слушал и слушал, даже и не думая перебивать меня или пытаться меня учить.

Он всего-лишь слушал. И от счастья, что меня действительно просто-напросто слушают, я не смогла сдержать слез.

— И я... Я..! — всхлипывая, почти прокричала я. — Я ведь вижу! Меня все... Все не... Ненавидят...

— Майя, Майя... — успокаивающе прошептал он. — Тише, тише. Ты ошибаешься.

— Никто не понимает... Никто... И не пытается понять!

— Это сложно, — согласился священник. — На тебе лежит огромная ответственность.

— И я... Я ведь... Одна...

— Нет, — он сдержанно, но тепло улыбнулся и покачал головой. — Ты не одна, Майя.

Тонкими, крючковатыми пальцами Леродот снял с шеи священный символ — трехконечную звезду. Затем второй рукой он мягко взял мою ладонь и положил на нее свой амулет.

— Ты не одна. Трехликий всегда с тобой. И я всегда здесь, когда буду нужен.

Впервые за несколько месяцев я, не прекращая рыдать, уснула крепким сном младенца. И не было в эту ночь ни кошмаров, ни бреда — лишь блаженное забвение и покой.