– А зачем тогда сбор пожертвований?
– Что? Понимаешь, Джубал, с них
– Да, я только не знал, знаешь ли это
– Еще как знаю, я ведь грокаю лохов. Сперва я проповедовал бесплатно, раздавал всем деньги, но от этого было мало толку. Мы, люди, не умеем принимать и ценить бескорыстный дар, и научимся еще не скоро. Так что теперь я работаю бесплатно только начиная с Шестого Круга, к этому времени они научаются брать. Брать куда труднее, чем отдавать.
– Хм-м. Знаешь, сынок, тебе стоило бы написать статью по психологии человека.
– Я так и сделал, но не по-английски, а по-марсиански. И на бумаге ее нет, только у Стинки на пленках. Собственно говоря, мы
Джубал взглянул Майку в глаза:
– Сынок, а ты ведь неспроста пьешь. Мне кажется, тебя что-то тревожит.
– Да.
– И ты хочешь выговориться?
– Да. Отец, быть с тобой – большое благо, даже если меня ничто не тревожит. Но, кроме того, ты – единственный, с кем я могу говорить о чем угодно, потому что ты все грокаешь и ни от чего не отшатнешься. Джилл… Джилл всегда грокает, но если мне отчего-то больно, она ощутит нестерпимую муку. То же самое и с Дон. Пэтти… Пэтти всегда сумеет снять мою боль, но
Майк все больше распалялся.
– Одной добродетели мало, нужно что-то еще, но я долго этого не понимал, ведь у марсиан добродетель и мудрость – одно и то же. А у нас все иначе. Вот, скажем, Джилл. К моменту нашего с ней знакомства она обладала уже совершенной добродетелью. Но при этом все у нее внутри было скручено и перепутано, в результате я едва не разрушил ее – а заодно и себя, ведь в моей голове была такая же путаница, – и только мало-помалу нам удалось привести себя в какой-то порядок. Только ее бесконечное терпение (вещь на этой планете крайне редкая) провело нас через сложный период, когда я учился быть человеком, а она овладевала моими знаниями… Но одной добродетели мало, катастрофически мало. Чтобы добродетель могла делать добро, ей необходима поддержка ясной, холодной мудрости. Добродетель без мудрости неизбежно творит зло. – Он лучезарно улыбнулся. – И вот поэтому, – добавил он уже более спокойным голосом, – сейчас я